В этой шкатулке хранилось то, что позволяло нам выживать в Костиндоре. Ни бабушка, ни я не были знахарками, умеющими работать только с травами. Мы колдовали, обращаясь к черной магии, такой же которая когда-то давно сделала из изгнанной Безликой темную колдунью. Слышала я эту легенду не раз, но сегодня узнала, что она вовсе не выдумка.

Перед внутренним взором возникла старуха с кривой палкой в руке. Мелькнули воспоминания о ее пленнике – сумел ли он спастись? В любом случае я сделала все, что могла. Больше нечем было помочь. Так что моя душа спокойна.

Я схватила шкатулку и выбралась из подпола. Вернула на место крышку, коврик.

Некоторое время понадобилось для того, чтобы приготовить и остудить отвар, после чего я принялась вытаскивать из шкатулки камни и свечи.

Руны на лунных камнях были пропечатаны четко, но спустя несколько столетий использования начали стираться.

Я сложила их в одну кучку в левом углу стола, а в правый поставила три скрученных свечи из воска с примесями трав: черную, белую, красную. Очищающая, наполняющая силой и та, что помогала избавиться от хвори.

Шкатулку я убрала на пол, а одну из рун бросила в котелок к отвару. Со снадобьем для Меланьи подобное было ни к чему: ее вылечит и обычный взвар из правильно подобранных трав. А вот малышу с чахоткой нужна помощь извне. От дьявола ли, от беса или от самой Туманной завесы – неважно. Он болел уже столько раз, что живет лишь благодаря колдовской силе.

Я посмотрела в окна и на дверь, убедилась, что Георгий не подсматривает, и принялась за работу.

От усталости я едва держалась на ногах: сил потрачено было немерено. Свечи давно догорели, в кухне вновь воцарилась темнота, рассеиваемая лишь отблесками пламени из печи.

Я утолила жажду, выпив целый кувшин воды. Приложила дрожащую ладонь ко лбу – липкий от холодного пота.

Мишка почти не дышал. Я не слышала биения его сердца, и, когда я начала вливать в маленький ротик снадобье с ложки, ребенок болтался на грани жизни и смерти.

Первая порция пролилась по губкам и стекла на шею. Вторую малыш сумел проглотить, но все еще пребывал в полусне. А после третьей распахнул глаза.

Если бы не сила магии, мальчишка не смог бы выпить ни капли отвара. Это означает, что Глафира и Георгий рано или поздно потеряют сына. Я ничего не смогу с этим поделать, если меня все-таки убьют.

Я улыбнулась ребенку. Сжала его кулачки в своей руке и прошептала:

– Здравствуй.

Мишка смотрел на меня большими глазами и молчал. Его несильно трясло, и я поспешила закутать хрупкое тельце в одеяло.

– Теперь можешь поспать, – снова улыбнулась я. – Позову твоего папу.

Миша закрыл глазки и засопел. Я в последний раз шепнула заклинание и встала с топчана.

– Забирай ребенка, – сказала я, высунувшись на улицу.

Георгий сидел на завалинке.

– Мне спать пора, и так уж полночи прошло, – поторопила я его.

Он кивнул и, не глядя на меня, вдруг сказал:

– Завтра тебя судить будут. Староста деревню созывает к полудню. Бабку позови, мож, отговорит Петра.

Судить? Меня? Да бабы и без суда привели наказание в действие! Старосте, конечно, все равно – он, наверное, даже порадовался, что ему не пришлось самому марать руки.

Пока я в ошеломлении стояла на пороге, Георгий забрал сына и ушел домой. Я только посмотрела ему вслед и подумала, что он мог бы не говорить мне о суде.

За мной бы пришли, как положено, отвели в центр и уже там прилюдно сообщили, в чем меня обвиняют. Впрочем, я и так знала в чем: Кузьма никак не успокоится, поди второй день всем рассказывает, как мерзко я с ним поступила.