Мальчишка оценивает меня как-то иначе, будто примеряет, может ли доверять.

Я скидываю маску на подбородок, чтобы открыть лицо. Вдруг это поможет, и дети не станут паниковать и бояться, потому что оставить их одних в таком болезненном состоянии я не имею права, как врач, а как мужчина – все еще поглядываю на загадочную девушку, что давно и крепко спит, и хочу выяснить, что я в ней нашел – раз так искрит – явно что-то разглядел за такой короткий срок.

Слабо улыбаюсь малому и девочке, что все еще недоуменно на меня глазеют и молчат. Есть в них что-то дикое и необузданное, своевольное, но, в какой-то степени, правильное и притягательное.

Плечи мальчика вдруг опускаются, взгляд теплеет и он, поправляя домашнюю мятую футболку, подходит к нам. Ничего не говоря, устраивается рядом с сестрой, и она отодвигается на середину большой кровати, ближе к маме, тянется обнять ее ручкой, но мальчик перехватывает ладошку девочки на лету и шепчет:

– Не буди.

Малышка сопит обиженно, но все-таки поворачивается на бочок, вновь лицом ко мне, подкладывает под пухленькие щечки кулачки. И в этот миг она так похожа на спящую рядом женщину. Светлолицая, ровный носик, закрученные густые ресницы и цвет глаз – плавленное олово. У пацана черты лица более острые, хищные, крупные, волосы черные, а глаза не серые, а сине-голубые. Наверное, в отца пошел.

Оглядываюсь в поисках книги или журнала, но в комнате есть лишь высокий совдеповский шифоньер и на нем сверху выложены вязаные игрушки. Ни одной книги. Возможно, они в столе, что прижат к окну, но я не стану тревожить ни мать, ни детей, чтобы что-то найти.

Чем же детей занять, пока девушка спит?

– Ты сказки любишь, Юла? – спрашиваю тихо.

– Люблю, – Юля прижимается к ладошке брата, а он хмурится. – Те, что мама рассказывает, – делится малышка и устало прикрывает глаза.

Теряюсь. Выбор-то бесконечный. Какие сейчас истории популярны у семилетних детей?

– А что самое любимое? – пытаюсь сузить поиск. Я сказок много знаю, но хотелось бы учитывать пожелания публики.

– Мама сама их сочиняет, – шепотом хвастается Миша. Обнимает сестру, широким жестом притягивая к себе, ласково поглаживает по голове, и малышка утыкается лбом в его плечо и замолкает. – Какая ты жаркая… – бурчит недовольно мальчик, но и сам вдруг прикрывает глаза. Сон одолевает стремительно, особенно, когда несколько дней провел в горячке.

Я сижу, не двигаясь, на краешке постели, рассматриваю спящих детей и девушку, впитываю в себя их любовь. Наверное, это так называется. И только, когда ноги немеют от неудобного положения, поднимаюсь и бреду из комнаты, чтобы выдохнуть и прийти в себя.

Прикрывая за собой дверь, бросаю последний тревожный взгляд на девушку. И сердце галопом выскакивает под горло, запирая дыхание. Она такая нежная и красивая – тоже такую заботливую жену себе хочу, аж под ложечкой сосет от зависти. Но где же ее муж, вот в чем вопрос?

Горчит во рту от нелепого предчувствия, что с Ласточкиной не все в порядке. И бабка еще эта глазливая, ее бредни до сих пор крутятся в голове, как заевшая пластинка.

«Сорвешься – отвернешься от судьбы своей, справишься – награда будет горькой, но заслуженной».

В этой фразе нет никакого смысла, но я все равно повторяю ее про себя, как мантру.

Справлюсь? С чем? И что за награда? Горькая… Зачем мне горькая, я сладкую хочу.

Что-то сегодня явно пошло не так. Вот как вошел в этот подъезд – словно в новую жизнь шагнул. Мистика какая-то...

Халат оставляю в коридоре на крючке, туда же отправляю пальто, на хлипкую полку вмещаю портфель, прохожу по узкому коридору в полной темноте и попадаю в кухню.