Далее следует облегчённая версия вчерашних событий. Облегчённая, потому что здесь женщины и дети. Но, опять же, хоть и облегчённая, а ориентирующая в нужном направлении.

– Я уже поговорил с Николаем Анисимовичем, – продолжает зять, – попросил его, чтобы он это дело не спускал на тормозах, а своей волевой рукой вычистил скверну. А то знаете, сейчас побегут злопыхатели кричать на всех углах, что Щёлоков работу завалил. А он, как раз, за чистоту рядов борется.

– Молодец, – кивает дед, – Егор Брагин. Потом, Юра, доложишь по порядку. Зачем женщин утомлять… А Брагину надо награду… Я скажу Коле, чтобы он ему не медальку, а орден… хм… Если есть за что…

– Леонид Ильич, да мне не за что, – начинаю я, но он перебивает.

– Тихо… ммм… Не забудь, Юра, проконтролируй.

– Не забуду, – улыбается Чурбанов.

– Так… кхе… Наталья, понравилось… тебе кино?

– Довольно увлекательно, – уклончиво отвечает она, опасаясь по-видимому, не попасть в линию партии.

– Довольно… Хм… А тебе?

Он поворачивается ко мне.

– Понравилось, Леонид Ильич. Действительно увлекательно и наглядно показано, что зло, даже такое эффектное и привлекательное, а герои там по началу выглядят действительно привлекательно, так вот, зло всегда бывает обречено. Как бы это ни начиналось, конец один.

– Хм… – жуёт губами Ильич.

– А вообще, – продолжаю я, – я люблю вестерны. Ковбои, индейцы, приключения, торжество справедливости, простые и ясные мысли.

Я знаю, это его любимый жанр. Он даже, когда в Штаты летал, ему Никсон организовывал встречу с каким-то известным актёром, которого Ильич очень уважал. Они вроде даже подружились, что-то там было такое. Я фотку помню генсек в ковбойской шляпе и с «кольтом». А потом, когда наш дорогой кормчий почил, этот ковбой хотел приехать на похороны, но «свободные» и «либеральные» америкосы ему почему-то не разрешили выехать в наш «тоталитарный» совок.

– Хм… про ковбоев? И какие тебе нравятся?

– Ну, – чешу я в затылке, вспоминая фильмы и опасаясь назвать что-нибудь ещё не снятое, типа «Омерзительной восьмёрки» или «Джанго освобождённого». Ильич ведь потребует мир перевернуть, но найти.

– «Великолепную… семёрку» смотрел?

– Конечно, – киваю я. – «Зорро» тоже, «Золото Маккены»…

Он кивает.

– «Виннету», – продолжаю я шпарить по классике жанра, – «Оцеола», «Чингачгук», «Верная рука»…

Интересно, они в Черногории снимали все эти каньоны? Наши Югославские друзья гойкомитичи.

– Молодец… – улыбается Ильич. – Много… видел.

– А, ну «Лимонадный Джо» ещё. Но мне знаете что больше всего нравится, Леонид Ильич?

– Ну, – смотрит он на меня с прищуром и улыбочкой, с какой обычно высокопоставленные дедушки любуются своими внезапно осмелевшими внучатами.

– То, что наши собратья по соцлагерю снимают про индейцев, а мы свои собственные вестерны делаем, на родной и всем понятной фактуре. Вот «Белое солнце пустыни», хотя бы.

– Откуда… ты взялся мм… такой? Где тебя Жора… хм Нашёл?

– Я с его другом в госпитале лежал после ранения, – улыбаюсь я.

– И куда тебя?

– В грудь.

Он качает головой.

– Леонид Ильич, а вы «Хороший, Плохой, Злой» смотрели?

– Нет… хм… Говорят, барахло.

– А мне кажется, это один из лучших фильмов жанра.

– А где ты… э-э-э… видел? – прищуривается он.

– Я не видел, читал только про него. В журналах да газетах. Или вот книжка ещё есть, кажется «Живопись, театр и кино в США» называется. Как-то так. Там ругают, конечно.

– Так зачем… смотреть, если ругают?

– Так они и «Белое солнце» ругали, на экран не пускали и «Руку бриллиантовую». Если б не вы, так и не увидел бы никто.