Я поднимаюсь из-за стола.

– И много у тебя ещё таких бумаг? – спрашивает он.

– Много – не то слово просто. Думаю, хватит на сопровождение всего вашего жизненного пути.

– А КГБ что знает?

– Официально они дело не возбуждали, насколько мне известно, но на основании этих бумаг возбудят, ещё как возбудят. Так что вы поаккуратнее, не доводите до греха. Кстати, оригиналы документов, как показали результаты вчерашнего обыска, хранятся в невероятно надёжном месте и чуть что, сразу полетят по известному вам адресу, прямиком в контору.

– Ну да, ну да, – кивает Печкин.

– И, как ни грустно, – делаю я печальное лицо, – в Москву теперь вы сможете отправиться только когда я сам туда отправлюсь, понимаете?

Он молча покусывает губы. Видно, что ему есть, что сказать, но сейчас лучше помолчать.

– Я ведь вам дружбу предлагал, а вы меня отвергли, так что во всём случившемся вина исключительно ваша. Но я-то человек немстительный, вполне могу с вами мирно сосуществовать, если и вы с добром, понимаете? А если вы будете и дальше козни строить, расстанусь с вами безо всякого сожаления. Будьте здоровы.

Я поворачиваюсь и иду на выход.

– Брагин, – окликает он меня.

Я оборачиваюсь.

– Ну и сукин же ты сын, – качает он головой.

– До свидания, Глеб Антонович, – говорю я и резко толкаю дверь.

Тут же раздаётся грохот, глухой вскрик и звук бьющейся посуды.

– Брагин! – стонет Лариса и смотрит безумными глазами. – Вот же ты гад!

Она растеряно стоит передо мной и по щекам её текут слёзы. По щекам – слёзы, а по груди – кофе. На блузке, бывшей ещё секунду назад белоснежной, растекаются два огромных коричневых пятна, по пятну на каждую грудь.

– Горячо-о-о! – тихонько воет она.

Ну что же мне с тобой делать, дуть что ли?

– Расстёгивай! – командую я.

Стать более потрясённой, чем сейчас, она уже не может, это точно. Я хватаю со спинки стула кухонное полотенце, оставленное ей очень кстати, и начинаю промокать влажные коричневые пятна.

– Брагин! – не то стонет, не то рыдает она. – Убери свои ручонки!

Не до приличий сейчас, кофе-то горячий… Дружкина вырывается и, хрустя рассыпанными по полу кубиками сахара, выбегает из приёмной.

Да-с, поручик, неловко вышло, очень неловко. Я бегу за ней к женскому туалету. Она скрывается за дверью, а мне-то что делать? Не стоять же здесь, как истукану. Я дёргаю ручку и заскакиваю вслед за ней.

– Это ещё что! – всклокоченной цесаркой выпархивает пожилая посетительница уборной. – Совсем с ума посходили!

Я закрываю за ней дверь на шпингалет.

– Брагин, ты ох*ел! – шипит Лариса. – Выйди отсюда.

Она расстёгивает мокрую прилипшую блузку.

– Ничего-ничего, я помогу, – торопливо бросаю я и захожу ей за спину.

Собственно, пуговки уже расстёгнуты, поэтому я одним ловким движением сдёргиваю мокрую блузу с плеч Дружкиной. А следующим, не менее ловким, молниеносным и точным – я расстёгиваю застёжки бюстгальтера и освобождаю из всё ещё горячего панциря её тяжёлую грудь.

На белой кафельной стене над умывальником висит небольшое эллиптическое зеркало. Я ловлю пылающий, гневный и отчаянный взгляд, отражающийся в нём. Он может пронзить и лишить жизни кого угодно, но, естественно, только не меня.

– Всё хорошо, не беспокойся, – говорю я уверенно. – Я просто скорая помощь. Ополосни грудь и застирывай спокойно блузку, а я сейчас что-нибудь принесу.

– Брагин, – читаю я по губам, потому что она, кажется, теряет голос от гнева и возмущения. – Пошёл вон отсюда!!!

Поистине потрясающее зрелище. Спущенная с плеч блузка, болтающийся на бретельках лифчик, довольно крупная и упругая грудь, слегка покрасневшая от горячего кофе, и взгляд, прожигающий материю почище гиперболоида инженера Гарина.