Она легко касается кончиками пальцев к моей спине.

– Больно?

– Есть маленько. Так нет, но когда одежду срывают чувствительно.

– Прости, – шепчет она и касается спины губами.

– Ладно, чего уж там. Нервишки разыгрались. За рубашку мать, конечно, шкуру спустит. И, главное, объяснить трудно, как такое случиться могло. Типа меня подъёмный кран крючком зацепил, вот пуговицы и не выдержали?

– Дурак, – сквозь смех говорит Новицкая. – Ты что, сразу сказать не мог?

– Да ну тебя! – говорю я сердито. – Всё, пошёл я раны зализывать. А ты тут валерьянки прими, ноль семьдесят пять.

– Так, – голос её снова становится жёстким. – Говори, кто это сделал! Я это так не оставлю. Сейчас в обком партии позвоню, первому. Мы всех этих тварей посадим!

– Точно, – соглашаюсь я. – На электрический стул. Ира, тебе ничего не нужно делать. Я всё уже сделал. Или ещё сделаю. Прекрати.

Она обходит вокруг меня, разглядывая моё тело в поисках других следов побоев.

– Нет! – говорит она. – Даже и не думай, что…

Я не даю ей договорить, притягиваю к себе и целую. Она не сопротивляется. Разумеется, нет. Обхватывает мою голову и отвечает со всей страстью перенервничавшей женщины. Её руки соскальзывают ниже. Она гладит мою грудь, плечи и, наконец, крепко прижимается и обнимает меня с чувством и недюжинной силой.

Я непроизвольно дёргаюсь, когда её руки задевают ушибленное место. Она разжимает объятия и отскакивает.

– Ой, прости-прости! Идиотка… Прости.

Она снова начинает гладить мою грудь и замирает.

– Сделаем по-другому, – шепчет она. – Чтобы тебе не было больно.

Она опускается на колени и расстёгивает ремень.

– Ира, – говорю я, – мне в душ надо.

– Ничего, – шепчет она, – это ничего…

Но стянув штаны, она смотрит совсем не на то, к чему только что испытывала горячий интерес. Она смотрит на чёрные синяки на моих ляжках…

Потом я всё-таки иду в душ и мы кое-как утоляем свой голод. Мои движения скованы и оба мы больше думаем не об удовольствии, а о том, как не сделать мне больно. В общем…

Когда я собираюсь уходить, она берёт меня за руку.

– Послушай, Егор, – говорит она. – Мы оба знаем, что вот это всё не навсегда. Скажу тебе по секрету, я собираюсь в Москву. Надеюсь, что ещё в этом году меня возьмут в ЦК. Разумеется, мы не сможем продолжать встречаться. Даже сейчас уже это становится очень опасным для моей карьеры. Короче, скоро нам придётся расстаться. Мне горько думать об этом, но жизнь есть жизнь. Ты мальчик смышлёный, должен это понимать.

Я ничего не говорю. Молчу.

– Но пока я здесь, – продолжает она, – пока я никуда не уехала, ты – мой. Тебе ясно? Если я узнаю, что ты за моей спиной кого-то поё***аешь, я тебе не позавидую. Сегодняшние побои тебе покажутся невинно игрой по сравнению с тем, что я тебе устрою. Ты меня понял?

– Заинтриговала, – ухмыляюсь я.

– Эту интригу лучше оставить нераскрытой. Поверь.

И я верю.

После прогулки с Раджем я проскальзываю в ванную. Снимаю изуродованную рубашку и натягиваю футболку. Внимательно проверяю не видны ли синяки и тогда только двигаю на кухню. В позднем ужине есть своя прелесть – он кажется гораздо более вкусным, чем обычно.

Только я отправляю в рот кусок котлеты, раздаётся телефонный звонок.

– Егор, ответь, – кричит мама, – мы уже легли.

Ну что же, я отвечу. Не сомневаюсь, что звонят мне. В это время суток принимать звонки моя прерогатива.

– Алло, – не очень чётко произношу я, дожёвывая котлету.

– Егор! – слышу я встревоженный голос Наташки.

На заднем плане раздаются громкие и недовольные вопли её родителя.

– Егор, это я. Прости, что поздно. Можешь помочь? Отец сегодня разошёлся, как никогда. Ты бы не мог прийти?