Пока они жили в Граце и были деньги, Мещерский колебался, не мог решить, что им делать дальше: пытаться остаться в Австрии или попробовать перебраться в Америку. Он спрашивал и Катю, но той было всё равно, она лишь повторяла, что рядом с Александром ей везде хорошо и разницы нет. В конце концов выбор пал на Аргентину, но за то время, что они раздумывали, визы, билеты и остальное, что было необходимо, чтобы добраться до Буэнос-Айреса, сильно вздорожало, и оказалось, что денег не хватает.

Балатонский лагерь оставил Мещерскому хорошие связи, и, пытаясь заработать, он вместе с Катей стал возить через границу американские доллары, на которые в Венгрии был хороший спрос. Несколько раз сходило гладко, но однажды венгерские таможенники их задержали, и, если бы Мещерский не откупился, история закончилась бы тюрьмой и немалым сроком. А так у Дьердя Надя с супругой просто отобрали австрийские документы, сказали, что раз они венгры, то и жить им следует в Венгрии. После чего велели убираться. Оттого он, Евгений Романов, по легенде, и родился уже в Венгерской народной республике, в городе Секешвароше. Произошло это в 1946 году.

Но вернемся в Буэнос-Айрес. Рядовым жиголо Евгений Романов пробыл неполный год, а затем его взяла на содержание по-прежнему очень красивая, хотя и начавшая увядать вдова богатого местного предпринимателя, некая Валерия ла Томба. Она любила объяснять подругам, что Романов до того пришелся ей по вкусу, что свою жизнь без него она теперь и представить не может. Список достоинств был бесконечен, даже краткая его версия из “Эсквайра” выглядит внушительно. И стати у ее дорогого Эжена, как у греческого бога, и любовник он такой сильный, умелый, каких свет не видывал, опять же – великолепный танцор: стоит ему взять даму за талию, повести ее по паркету, она и впрямь обо всем забывает, не касаясь земли парит, парит и парит.

Ей нравилось и его умение вести себя в обществе. Сама родом из знатной наваррской семьи, она считала его манеры безупречными. Валерия видела и одобряла, что он любит всё изящное, может часами подбирать к рубашке и пиджаку галстук и запонки. И остроумие у него было того редкого галльского пошиба, который с тех пор, как уехала из Франции, она ни в ком не встречала. Вдобавок он знал бездну французских и немецких любовных элегий, которые сам, переложив на музыку, часами напевал ей под гитару. У Эжена был, пусть и небольшой, но приятный с хрипотцой баритон. В общем, она была от него без ума, не хотела отпускать и на шаг, но во многие дома приходить с наемным танцором было не принято. В итоге, всё взвесив, она женила его на себе.

Брак с ла Томба, как ни посмотри, – поворотная веха в карьере Романова. Что касается Аргентины, то здесь он сразу стал и богат, и желанный гость на любом светском рауте. Высшее общество Буэнос-Айреса наконец оценило то, что раньше видела одна Валерия, и теперь встречало Евгения с распростертыми объятиями. Его остроты гуляли по городу, его вкус, умение одеваться и поддерживать беседу стали чуть ли не эталонными, в общем, в нем признали русского великого князя и гордились, что удостоились его дружбы.

Та же метаморфоза с Лубянкой. Сначала, писал “Эсквайр”, Москва и знать о нем ничего не хотела, потом стала смотреть в его сторону – хоть и искоса, но с интересом, – а тут в одночасье он сделался любимым сыном родины. Ее надеждой и опорой.

Между тем, он и ла Томба наслаждались жизнью, и казалось, что так будет всегда. Но на земле рай – штука недолговечная. В 1972 году, то есть не прожив с Евгением и пяти лет, Валерия за пару месяцев сгорела от рака шейки матки, который врачи как-то пропустили. После траурной церемонии – на ней были все, включая тогдашнего президента Аргентины, – когда спустя неделю вскрыли завещание ла Томба, оказалось, что свое движимое и недвижимое имущество Валерия, обойдя родных детей, оставила единственному наследнику Евгению Романову. Начались судебные тяжбы. Дети ла Томба то требовали признать завещание поддельным, то утверждали, что, когда оно было составлено, их мать уже не отвечала за свои действия.