И было пусто окрест – ни единой души живой и ни единого шевеления. Двери же сами собою распахнулись – а на ступенях оказался он, сам Великий князь, что уж месяц к службе не выходил, в ферязи красной, да с золотом, в шапке песцовой, в поясе самоцветном. Увидел княжну-красавицу белую и прямо ахнул весь, руки ей протянул, к поцелую склонился. От радости екнуло сердце Настеньки, ослабела она чуть не до беспамятства, охнула… и проснулась.

Печь, видно, давно прогорела – топка была закрыта, вьюшка задвинута. Однако в людской все равно оставалось еще тепло, если не сказать жарко. Боярыня сладко потянулась, спросила:

– Матушка, а какой сегодня день?

– Воскресенье, Настенька. Надобно в церковь собираться.

– Зачем? – Девушка перекатилась со спины на живот. – Ивана Васильевича как на царствие венчали, так он более на людях и не показывается. Да и до того цельный месяц к службе не приходил.

– Что нам до государя? – придирчиво рассматривала одежду Ульяна Федоровна. – Мы же не на него смотреть ходим, а себя показывать.

– Он самый красивый на свете, матушка, – сладко потянулась Настя. – И лицом ладен, и телом крепок, глаза прямо яхонты! Как небо чистые.

– Ох, много ты видела глаз этих от придела дальнего!

– А он на меня, матушка, смотрел! И как смотрел… – Девушка зажмурилась и вновь, словно наяву, представила себе облик юного государя, его голубые глаза, его улыбку. Вновь затрепетало сердечко, и пробежало по телу волнительное тепло.

– Нашла чего вспоминать, – тряхнула шубу боярыня. – Он и на кота у крыльца, вестимо, смотрит. Много коту от того пользы?

– Нет, матушка, он на меня не так смотрел! Я же чувствовала! Ах, если бы он со мною поздоровался, беседу завел… – мечтательно ответила девушка, не открывая глаз. – Я бы ему точно по сердцу пришлась!

– Для бесед у него княжон знатных в достатке, – фыркнула Ульяна Федоровна. – А кто Иван Васильевичу по сердцу, о том приказ иноземный побеспокоится. Посольский то бишь. Государи, милая, не по сердцу, а по надобности державной женятся. Ты одевайся давай, чего разлеглась?

– А сны на воскресенье сбываются, матушка? – Настя села на краю постели, потянулась к теплому сарафану.

– Нет, – мотнула головой женщина. – Токмо четверговые.

– Жаль, – вздохнула Анастасия. – Мне нонеча привиделось, что княжной я заделалась знатной да в богатстве вся по Москве разъезжаю.

– Такие сны и вовсе ни в какой из дней не сбываются, Настя, – добродушно рассмеялась Ульяна Федоровна. – Для такого чудо великое случиться должно. А Рождество, доченька, уж месяц как прошло. И даже Крещение миновало. Время чудес позади…

Тут по дому прокатился гулкий стук.

– Ох, господи! – испугалась женщина. – В дверь кто-то колотит! Вот говорила же я… Сворачивай все быстрее и уноси! Не дай бог кто прознает про позорище такое, в людской боярам спать… И оденься скорее! Пойду открывать. Может, задержу.

Нарочито без спешки Ульяна Федоровна прошла через дом в сени, отодвинула оба тяжелых засова дверей – и створки сразу распахнулись, впустив облако морозного пара, слепящее зимнее солнце и нескольких мужчин.

– Лошадей не расседлывать, ныне же отъезжаем! – громко распорядился Григорий Юрьевич, ныне одетый в тулуп поверх покрытой изморозью кольчуги. – Сани запрягайте! И ворота распахните, а то мы всю улицу запрудили!

– А… Мы… – не сразу нашлась что сказать нагрянувшему хозяину подворья Ульяна Федоровна.

– Рад видеть тебя, невестушка. – Григорий Юрьевич неожиданно крепко обнял жену покойного брата. – Как тут без нас, управились? Настенька во здравии ли?