– Вот он, – указал вперед проводник, и отступил в сторону. – Кодаверский монастырь.

Сложенный из красного кирпича высокий, с одноконьковой крышей, с ближнего края которой вздымалась вверх звонница, с узкими окнами и тяжелой дверью монастырь напоминал крепость, и стоял, как крепость – в гордом уединении от всех прочих построек, за которыми мог спрятаться крадущийся к воротам враг; поодаль от леса и густых кустарников, окаймляющих заборы ближних домов.

– Константин Алексеевич… – попытался отдать команду Зализа, но на этот раз уже Росин, повысив голос, жестко сказал:

– Мы между забором и кустарником засядем, оттуда наилучший сектор обстрела. И нас в тени не видно будет.

– Хорошо, боярин, – согласился опричник. – Эй, Мелкошины! Крышу дома, что за вами, палите!

– Эй, кто здесь? – тревожно окликнули сверху.

– То я, Прослав из Сассуквере! – отозвался проводник.

– Так тебя же, сказывали, убили зимой, в походе рыцаря Ивана? – удивились из темноты.

– Живой, живой.

– А кто это там с тобой по ночам бродит?

– То друзья мои новые, домой проводить хотят.

– Ветвенникские все, вместе с Прославом ступайте! – громко распорядился Зализа. Теперь, когда языки пламени уже заплясали над соломенной крышей стоящего напротив монастыря дома, скрываться смысла более не имело.

– Пожар! – завопили со звонницы. – Прослав, кто там еще?! Пожар!

Откуда-то со стороны озера послышался и сразу смолк предсмертный собачий вой. Потом еще и еще – но уже совсем с другой стороны. Мохнатые защитники домов, отважно и бездумно кидаясь на незваных пришельцев, гибли первыми. С треском распахнулись ворота, и четверо охотников ринулось во двор горящего дома, торопясь схватить хоть что-то, пока до этого не добралось беспощадное пламя.

Со стороны монастыря послышался тяжелый гул: бум-м… Бум-м…

Караульный сигналил поселку о нависшей над ним опасности – но Кодавер уже проснулся – проснулся в ужасе от смертного собачьего воя, треска ломаемых дверей, звона мечей, рубящих подпорки полатей, от сорванных с безмятежно спящих детей, женщин, мужчин одеял, и многие из них, еще не поняв, наяву они, или попали в странный ночной кошмар, успевали увидеть только веселую бородатую рожу, да блеск обнаженного меча – после чего для них наступала вечная мгла.

Засевшие в кустарнике одноклубники, тревожно переглядываясь между собой, прислушивались к доносящимся крикам.

– Земли разорили, – негромко произнес Росин, пристраивая тяжелый ствол мушкетона на развилку можжевелового куста, и снова повторил. – Земли разорили.

Прислушиваясь к доносящимся из-за спины крикам и треску, лошадиному ржанию и перепуганному хрюканью, он раз за разом напоминал себе, что происходящее сейчас отражалось в летописях короткой фразой «ходили к ворогам, да земли окрестные разорили», и считается для нынешнего времени делом совершенно обычным. Тебе хочется досадить соседу, и ты вырезаешь его крестьян. Просто и эффективно. Но его разум человека двадцатого века отказывался воспринимать, что вот так, запросто, скуки ради, с шутками и прибаутками можно стереть с лица земли целую деревню. Не верилось, что нечто подобное происходит везде и всюду по рубежам современной Руси – Руси тысяча пятьсот пятьдесят третьего года.

– Все готовы? – поинтересовался он у занявших позиции вокруг друзей. – Только не торопитесь, без команды не стрелять!

– Не дрейфь, Костя, все будет нормально, – откликнулся кто-то издалека.

Собственно, за способности своих ребят Росин больше не волновался. Это год назад, когда они всем фестивалем ухитрились ухнуться в шестнадцатый век, большинство разряженных в титановые латы и гроверные кольчуги ратников не решались поднять руку на человека, даже если этот человек вспарывает тебе живот или насилует твою подругу. Однако излишне гуманитарные личности оказались вырезаны очень быстро, и в живых ныне остались только те, кто знает, что право на жизнь нужно доказывать.