Воротничок все еще выглядел новым. Проводивший пасторские занятия зело преподобный Мекль советовал воспринимать касавшиеся крахмала правила исключительно как рекомендации, но Овес, внимательно относящийся ко всем мелочам, так крахмалил свои воротнички, что ими можно было бриться.
Он аккуратно повесил на грудь ярко блеснувший медальончик с изображением священной черепахи и взял в руки «Книгу Ома», которую получил на выпускной церемонии. Некоторые семинаристы прилежно шуршали страницами «Книги» по нескольку часов в день, дабы доказать свое рвение, но Овес никогда не прибегал к подобным методам. Кроме того, он знал священное писание практически наизусть.
Исподволь чувствуя за собой некоторую вину (в семинарии предупреждали о недопустимости использовать священное писание для предсказания судьбы), довольно-таки преподобный Овес отвернулся в сторону и наобум открыл книгу.
Потом повернул голову обратно и быстро прочел первый попавшийся на глаза абзац.
Отрывок относился к середине Второго Письма Бруты Омнианам, в котором Брута слегка журил их за то, что они не ответили на Первое Письмо.
«…Тишына – вот есмь ответ, ставит каковой исчо три вопроса. Исчите и обрясчете, однаково прежде должны вы знать, што искать надобно…»
Понятно. Овес захлопнул книгу.
Что за страна! Что за дыра! После богослужения он немного прогулялся, и у него создалось впечатление, что любая тропка или дорога ведет либо к утесу, либо к глубокой пропасти. Никогда прежде ему не приходилось бывать в столь вертикальной стране. Какие-то твари зловеще шуршали в кустах, а еще он заляпал грязью башмаки. Что же касалось людей, с которыми ему удалось повстречаться, – они были простыми невежественными селянами, солью земли, но почему-то они опасливо наблюдали за ним издали, словно с ним вот-вот должно было что-то случиться и они не хотели оказаться рядом, когда это произойдет.
Тем не менее, размышлял Овес, в Письме Бруты Симонитам недвусмысленно говорится: хочешь увидеть свет – помести его источник в темное место. И он, Овес, находился сейчас как раз в таком темном месте.
Он быстро произнес молитву, вышел из шатра и скрылся в грязной, продуваемой всеми ветрами ночи.
Озаряемая светом полумесяца, матушка летела над раскачивающимися макушками деревьев.
К половинчатой луне она всегда испытывала некоторое недоверие. Полная луна способна лишь убывать, молодая луна, наоборот, – только прибывать, но полумесяц, опасно балансирующий на грани света и тьмы… от полумесяца можно ждать чего угодно.
Однако ведьмы привыкли жить на грани. Матушка чувствовала покалывание в руках, и холодный воздух был тут совсем ни при чем. Где-то возникла эта самая грань. Что-то назревало.
На другом краю неба разливалось центральное сияние, столь яркое, что на его фоне полумесяц выглядел жалкой загогулиной. Похожие на языки пламени зеленые и золотистые вспышки плясали над горами, высящимися в самом центре мира. Очень необычное зрелище для этого времени года – и наверняка оно что-то предвещает.
Деревушка по имени Ломоть робко жалась к скалам на самом краю широкой расщелины, которая так и не доросла до чести называться долиной. Матушка уже заходила на посадку, когда тусклый свет полумесяца выхватил из темноты сада бледное лицо поджидавшего ее человека.
– Вечер добрый, господин Плющ, – поздоровалась матушка, спрыгивая с помела. – Она наверху?
– В сарае, – вяло произнес Плющ. – Корова ее лягнула… Сильно.
Лицо матушки осталось бесстрастным.
– Ну, посмотрим, что можно сделать, – сказала она.
Одного взгляда на госпожу Господиеси было достаточно, чтобы понять: сделать можно было немногое. Эта женщина не принадлежала к числу ведьм, но, прожив всю жизнь в далекой деревушке, изрядно поднаторела в практическом акушерстве, помогая рожать коровам, лошадям, козам и людям.