Теперь оставалось только закрыть всю эту красоту дерном, и мы будем готовы к зимовке. В продушину в потолке вставили деревянную трубу с задвижкой, также сколоченную из тесаных досок – для вентиляции и топки очага, который выложили из речных камней. Когда я спросил бабушку, как мы раньше заготавливали дрова, она сказала, что зимой каждый день ходили с санками за хворостом. Меня такая перспектива абсолютно не устраивала, а так как до зимы было еще далеко, мы начали пилить и колоть дрова, а потом складывать их под навес, сделанный из жердей и лапника.

После удачной операции Фаддей быстро поправлялся, и в селе заговорили о «легкой» руке кузнецова сына. В отличие от моей бабушки меня почему-то никто не боялся, когда я заходил в деревню, встречали приветливо, никто не держал фигу и не сплевывал мне вслед, как это обычно случалось с бабушкой.

Вот только деревенские парни смотрели на меня с превосходством, и я понимал, почему – худой и тощий слабосильный мальчишка среди них не котировался. Меня самого это сильно раздражало, и я старался приложить все усилия, чтобы стать сильней. Мои рыболовные снасти работали без остановки и поставляли нам рыбу в достаточном количестве, так что мы даже начали сушить ее на зиму. Пациенты у нас тоже не переводились, по молчаливому согласию я взял на себя всех хирургических больных, а бабушка в основном занималась наговорами и прочей белибердой. Выдав очередной просительнице «приворотного зелья», она смеялась своим басом и говорила:

– Вот видишь, Данька, какое зелье хорошее, от чего скажу, от того и поможет.

Не верила она в такие зелья абсолютно. Но вот заговоры у нее получались классно. Наши психологи, наверное, и близко не могли представить, как заговаривает, например, зубную боль обычная деревенская старуха, но даже я, когда слушал ее монотонный голос, читающий очередную «мантру», поддавался этому колдовскому воздействию. Все эти передаваемые по наследству ритмы и слова веками вырабатывались поколениями знахарей, а потом были потеряны в наше время научной медицины.

Благодаря болящим у нас имелась мука и кое-какой запас соли. У бабки было несколько кадушек, и скоро они заполнились моченой брусникой, клюквой, грибами. Я договорился с одним из деревенских мужиков, который был кем-то вроде скорняка, и тот за приносимую мной рыбу потихоньку сшил нам с бабушкой тулупчики из порченой овчины, которую более состоятельные крестьяне не брали, да и нам он сшил их только потому, что в деревне крестьяне всё предпочитали делать дома, ни к кому не обращаясь за помощью.

В селе, которое имело очень занимательное название «Голь», была и церквушка, но своего попа не имелось. Приезжал священник редко. В этот день в деревне обычно шла служба, и колокол звонил с раннего утра. Бабушка надевала свой самый приличный наряд, я также наряжался в свои обноски, и мы шли на службу. Слушали попа, вовремя кланялись и, стоя на коленях, бухались лбом об пол. Во время исповеди поп все спрашивал меня, не грешу ли я рукоблудием, не смотрю ли с вожделением на девочек, а также интересовался, чем занимается бабушка, не прибегает ли она в лечении к помощи сатаны. На это я всегда твердил, что мы утро начинаем с молитвы, что у нас в красном углу три иконы, а по святым праздникам даже зажигаем лампадку. Разочарованно выслушав это, попик рассеянно крестил меня и, произнося: «Отпускаю твои грехи, отрок!» – отпускал на все четыре стороны.

Так за хлопотами пришла осень, а за ней и зима. Нашу землянку замело сугробами, мы большую часть времени проводили внутри, наверх выходили только взять дрова да выбросить помои из деревянной кадушки, приспособленной вместо ведра. Когда уже установился хороший снежный покров, я встал на лыжи, которые мне подарил один из пациентов, и отправился ставить петли на зайцев. Никогда в жизни я не занимался этим и делал все интуитивно. Заячьих троп в лесу виднелись десятки, и, несмотря на мое неумение, зайцы попадались, надо было только прийти раньше, чем лисы или волки, иначе от зайца оставалось только красноватое пятно на снегу. Кроме того, я проводил эксперименты: выпросил в деревне кишки свежеубитого барана, высушил их и попытался нарезать тоненькими полосками, пригодными для хирургического шитья. В маленьком глиняном горшочке у меня хранилось немного хлебного вина, то бишь самогона, в который я опускал получившиеся нити, там же лежали обычная толстая льняная нить и две страшные иголки, за которые мне пришлось отдать не один десяток зайцев.