Говорившего Гарновского перебил Сахановский:

– А «воно» придет и говорит: «Я, знаете, ночь не спал, все передумал. Передвиньте-ка квартирный район на двадцать верст к востоку в том же направлении».

– Но однако… Где же будем переправляться через Дунай?..

– Секрет!..

– Секрет!..

– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..

– Да я сам понимаю, что секрет, да не от нас же, кто должен эту переправу подготовить.

– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..

– А вы спросите жидочков от компании Грегера и Горвица – так они все вам скажут. Вся Румыния полна ими, – сказал капитан Лоренц.

– Ну, хорошо… но война-то наконец будет или нет?.. Вот в Петербурге говорят, что мы обратно поедем. Там и медаль такую придумали: на Станиславской ленте с надписью «Туда и обратно».

– Остряки, – сказал Сахановский, – они готовы надо всем смеяться.

– Война, конечно, будет, – серьезно сказал Паренсов. – Как же можно отменить войну? Мобилизация произведена. Сколько десятков тысяч казаков поднято. Они должны были собраться, коней купить – чистое разорение. Их жены пошли батрачками служить. Как же вернуть их домой без подвига, без славы, без награды, без какой-то там добычи? Засмеют дома. Смута по стране пойдет. Чего вернулись? Турок испугались… Чего не бывало никогда… Вам с бабами воевать! Государь все это, конечно, учитывает… Но вот так прямо объявить войну – ему что-то или кто-то мешает…

– Ох уж эта иностранная – весьма странная политика, – проворчал Порфирий. – Что же я тут буду делать?..

– А то же самое, что делаем и мы. Чертить районы, сегодня одни, завтра другие.

– Побудешь, милый мой, в «диспонибельных», как и мы.

– Просись у «паши» в начальники штаба. Дивизия собрана, а штаба еще нет.

– И какая дивизия, подумай!..

– Дикая!..

– Гулевая! Только война начнется – пойдет в самую глубь Турции гулять по тылам…

– Какие полки!.. Один Терск-Горский конно-иррегулярный чего стоит!.. Ингуши и осетины, никогда никакому военному строю не обучавшиеся. Почище башибузуков будут.

– Эти, брат, рэзать будут – ай-люли малина!.. Только держись.

– И кто командует-то, – сказал Паренсов. – Скобелев, слыхал?..

– Как, разве Скобелев приехал из Ферганской области? Когда я уезжал из Петербурга, я только слышал, говорили, что он просится в действующую армию.

– Да не тот Скобелев, а п а ш а!.. Отец того, знаменитого, что халатников бил. Генерал-лейтенант Дмитрий Иванович. Вот сегодня здесь ему штаб обед устраивает. Увидишь его и просись, не прогадаешь, – сказал Гарновский.

– Ну что, господа, – сказал Паренсов, – человек прямо с поезда. Затуркали совсем Порфирия Афиногеновича. Вы вот что: устраивайтесь на моем месте. Вот вам и койка.

– Гей, люди!.. – басом крикнул Сахановский. – Тащите, черти, чаю полковнику, вещи его тащите сюда. Устраивайтесь, полковник, в тесноте, да не в обиде!..

Генерал Дмитрий Иванович Скобелев и точно походил на пашу. Меткое слово товарищей прилипло к нему. Высокий, коренастый, тучный, с крутым, ясным лбом, почти лысый, лишь по вискам и на затылке вились седые, темно-серые волосы, с длинными, густыми бакенбардами, висящими вниз, и с красивыми пушистыми усами, он был старчески медлителен, благостен и не без легкой насмешки над собою. Из-под прямых, темных густых бровей ясно, остро, спокойно и добродушно смотрели серые глаза. Он носил черную с серебряными газырями черкеску, обшитую вдоль ворота каракулем. Свитские аксельбанты висели из-под серебряного погона.

Музыканты встретили генерала маршем, офицеры столпились у входа в столовую. Скобелев остановился в дверях и, широко улыбаясь, поклонился во все стороны.