Главное – не терять самообладания, думала я, заходя в поезд. Он нёс меня обратно, прочь из Обезличенных Земель, в дивные цветущие края мира Посмертия. Я надеялась, что отныне, мне больше никогда не придётся ступить во владения своего ведомства и встретиться с Цараат. Только бы она сдержала своё слово.

После упокоения Балдуина, на Земле я прожила совсем недолго. Все посчитали, что мои силы некроманта иссякли, но правда была другой, и её я успешно скрыла ото всех. Меня никогда не мучила совесть по поводу того, что я могла бы тогда отказаться от сделки и прожить ещё пятьдесят лет, упокоив не одну сотню душ, но я уступила своим чувствам, уступила любви и приняла иное решение. Вернувшись тогда в лепрозорий, я обнаружила, что Балдуин абсолютно здоров. Он не мог нарадоваться и не знал, как меня благодарить за упокоение, подарившее ему исцеление. И хорошо, что он не знал всей правды, не знал, что дело было не только в упокоении, а в кое-чём ещё… И неизвестно, что больше сыграло свою роль в его исцелении: упокоение или освобождение из рабства Цараат.

Рено де Шатильону, который знал, куда я ездила, я просто сказала, что нам удалось договориться, но, ни словом не обмолвилась об условиях нашей сделки. Рыцарь ничего не заподозрил, и так это дело и замялось, а потом Эвклидис окончательно слетел с катушек, и началась война. История с Цараат подзабылась на фоне происходящих событий, и я была уверена, что она никогда не всплывёт. Но она всплыла. Уже после войны. Началось всё с того, что Рено познакомил меня с Владимиром, а он с Ксерксом – первым некромантом в истории человечества, обладавшим огромной силой и безграничным авторитетом. Он знал всё о каждом из нас, о каждом члене ведомства Некро, и, соответственно, знал о моей сделке с Цараат. Но он не знал, что моим друзьям о ней неизвестно, и что посвящать их в эту тайну не стоит. Как-то раз в разговоре на общих посиделках он случайно намекнул о моих «непростых отношениях» с самой Цараат, когда разговор каким-то образом зашёл об этой системе. И дальше пошло и поехало, как говорится…

Я призналась во всём Балдуину. Он был возмущён и потрясён. Именно тогда мы впервые в жизни крупно поссорились, и я была уверена, что больше не помиримся.

– Ты хоть представляешь, что сделала? – гневался король. – Ты могла бы прожить на Земле ещё пятьдесят лет. Только вдумайся! Полвека! Что можно сделать за полвека? Да это – целая жизнь. И ты отказалась от этой жизни! Да люди, неизлечимо больные, цепляются за каждую минуту, люди на войне проживают один день, как целую жизнь, а ты добровольно отдала её, и ради чего?

– Ради тебя! Ради тебя я отдала её, и это был мой собственный выбор! – завила я со злостью. – Никто не имеет права меня за него осуждать!

Тогда Балдуин подошёл к высокому зеркалу в кованной оправе, стоявшему в его покоях и взглянул на себя.

– Вот это всё, что сейчас есть, существует благодаря тому, что ты… умерла…

– Я бы в любом случае умерла – бессмертных людей не существует.

– Но вопрос: когда… Думаешь, мне бы нужно было исцеление такой ценой? Чтоб моя любимая женщина умерла ради этого на пятьдесят лет раньше, чем должна была?

Глаза короля метали молнии. Не передать словами всю ту гамму чувств, что он тогда испытывал. В следующее мгновение его кулак с силой впечатался в хрустальную гладь зеркала. Послышался звон, а от места мощного удара поползли трещины. В считанные секунды осколки осыпались на пол, оставив лишь пустую раму, сиротливо прижавшуюся к стене. Меня охватил эффект дежавю: именно так Балдуин крушил зеркала в своём замке, когда был болен и не мог смотреть на своё отражение. Теперь ему стало противно смотреть на отражение себя здорового.