У меня уже начинает кружиться голова, низ живота тянет, а на лбу выступают капли пота.

Перед комнатой для свидания я останавливаюсь и даю себе еще пару минут, чтобы немного прийти в себя.

– Вы готовы? – раздается строгий голос охранника, и, выдохнув, я киваю. – У вас час.

Мне открывают дверь, и я переступаю порог комнаты, практически сразу замечая поникшую фигуру Глеба.

Сердце сжимается, точно в него вонзили сотни игл, и мне требуются все усилия, чтобы не потереть то место, где буквально горит от того, какой он напряженный и совершенно не похожий на себя.

Я медленно приближаюсь к нему, но реакции никакой не следует. Разумеется, он уже знает о решении суда. Но в глубине души, уверена, каждый человек греет надежду на что-то светлое, даже когда темнота грозит поглотить тебя.

Я ставлю сумку с вещами на пол, а Глеб по-прежнему не шевелится.

Он сидит за столом. Его плечи размеренно вздымаются. Голова опущена, а руки, скованные наручниками, сложены на столе.

Из-за большого живота я сажусь на стул как можно осторожней и с трудом тянусь к его рукам своими, но он сжимает кулаки, и я немного колеблюсь, прежде чем накрываю их ладонями.

– Глеб, – горло сковывает болью, и я запинаюсь, не знаю, что сказать, потому что любой мой вопрос будет очевидно глупым. – Мы справимся, – мой голос искажает предательский скрип, и я закусываю нижнюю губу.

Глеб по-прежнему сидит с опущенной головой. Его волосы стали длиннее, и острая челка агрессивно висит на глазах. Он мрачная тень от когда-то вечно улыбающегося Глеба, и от этого мне хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас.

– Пришла попрощаться? – гремит его тяжелый голос, и внутри все переворачивается.

Я крепче сжимаю его большие кулаки, костяшки которых снова синие и покрыты ссадинами. Он злится. Не на меня. В общем. И я не сужу его за это. С каждым моим визитом он все больше и больше закрывается, будто нарочно хочет отдалиться от меня. Но я не допущу это.

– Никаких прощаний. – Я ласкаю его грубую кожу большими пальцами. – Я…

– Не нужно больше приходить, – перебивает он меня грубо и резко отстраняется, лишая меня возможности касаться его.

Пустота. Все, что остается в моих ладонях, я медленно кладу их на стол и, опираясь на них, поднимаюсь из-за стола.

– Что ты такое говоришь, Глеб? Как я могу не приходить к тебе?

Его желваки играют на напряженных скулах, и он по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

– Я говорю, чтобы ты исчезла из моей жизни, Лена. – Я замираю на полушаге, будто мне только что прилетела пощечина. – Это мое решение, и ты примешь его. Я больше не могу цепляться за ложные надежды. – Он сжимает кулаки, и я прослеживаю, как они дрожат. – Ты приходишь, ворошишь все внутри меня и уходишь, а я остаюсь здесь! Один! А теперь ты будешь приходить еще реже. А гнить мне еще за решеткой восемь лет! – едва ли не рычит он и глухо бьет кулаками по столу.

Мне больно. Больно видеть его таким. Но еще больнее, что я понимаю: Глеб нарочно отталкивает меня, потому что ему тяжело после каждой нашей встречи. Но как я могу оставить его? Под моим сердцем маленькая жизнь. Наша маленькая жизнь.

Я делаю медленный вдох и незаметно выдыхаю, но пока не приближаюсь к нему. Он сплошное напряжение. Кажется, если я его коснусь еще раз, он взорвется.

– Мы что-нибудь придумаем, мы обязательно вытащим тебя… мы не остановимся, Глеб…

Он мотает головой, и, кажется, я слышу скрежет его зубов.

– Нет, Лена. Хватит, – мрачный голос Глеба рикошетит от пустых стен. – Ничего не выйдет, ты же и сама это понимаешь. – Наконец он встречается со мной взглядом, его глаза черные будто потеряли смысл к свету. – Зачем ты продолжаешь бередить нам обоим душу? Оставь это.