– Тебе придется поверить мне, Лена.

– Как я могу тебе поверить? Как?! – эмоционально кричу я, взмахивая руками. – В моей голове сейчас такой бардак, что я вообще ничего не понимаю!

– Я не знаю, что в твоей голове, но собираюсь это выяснить. А пока дам тебе почву для размышлений. Я очень хорошо изучил твое досье, Лена. Ты хороший адвокат, но это не тот случай, где ты можешь попытаться выиграть. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. – Глеб чуть подается в мою сторону, и его тяжелый взгляд на мгновение опускается на мои губы, прежде чем он теряет к ним интерес и возвращает внимание моему лицу, понижая голос до тихого предупреждения: – Если бы я не вмешался, ты была бы уже мертва. – Мое сердце спотыкается о животное чувство страха, выросшее, как преграда на пути. – Переспи с этой мыслью. Я буду в городе до конца недели. Номер ты знаешь. Звони. Я готов обсудить с тобой условия нашей сделки в любое время.

Вот так просто он бросает в меня короткие бесчувственные фразы, выходит из машины и оставляет одну с информацией, которая, подобно ледяному лезвию, впилась под кожу.

Что. Это. Было.

Гнев. Боль и тоска сжирают меня в адском круговороте.

Я хочу довериться ему, хочу найти любой предлог, чтобы открыться, но какая-то острая обида сбивает меня с толку.

Он отказался от нас в тот день. Принял решение за всех нас, не имея на это никакого права. Потому что за теми бездушными стенами его ждали мы, его семья, и мы никогда бы его не оставили. Даже если он так не думал. Но Глеб решил все за всех нас и просто исчез.

После экстренных родов я походила на раненое животное, но, как только нас с Мишей выписали, сразу пустилась на поиски Глеба, пока еще по горячим следам. Я пыталась выяснить, куда его перевели после СИЗО, но все мои попытки каждый раз приводили меня в тупик.

Мне было больно физически и морально, на нервной почве у меня пропало молоко, я не могла нормально двигаться, нуждаясь в помощи, но, превозмогая боль и кровотечения, которые несколько раз открывались из-за разошедшихся швов, выходила из дома и снова принималась искать Глеба, как гребаная ищейка, потерявшая своего хозяина.

Я не могла есть, не могла спать, я не могла даже порадоваться своему долгожданному материнству, потому что сходила с ума из-за того, что Глеб оттолкнул меня, и срывалась на собственного ребенка, когда снова и снова мои попытки найти Глеба приводили к провалу. Я чувствовала вину из-за того, что забирала время у своего сына на безуспешные поиски, из-за того, что не смогла защитить его отца, а ведь он пострадал из-за меня.

Первые месяцы жизни собственного ребенка мне вспоминаются адом, и сейчас какая-то часть моей души ненавидит за это Глеба.

Мы могли бы попробовать пережить этот тяжелый период, могли бы попытаться побороться за нас, но он сдался, зато я не смогла, пока однажды благодаря связям Стаса мы не узнали о смерти Глеба.

Еще с минуту я сижу неподвижно, прислушиваясь к неровным ударам глупого сердца, ненавидя его за то, что оно дрожало от одного только из множества воспоминаний, которые я несколько лет держала на расстоянии от себя. Эти воспоминания можно сравнить с флакончиком яда, и сегодня я неосторожно открыла крышку, позволив ядовитым парам разлиться по венам.

Я чувствую себя такой обессиленной, как и тогда, когда мне сообщили, что Глеба больше нет. Я чувствую себя такой же истощенной, как и после тех бестолковых поисков.

И это странно – испытывать все эти беспомощные чувства, ведь Глеб вернулся живой, хотя при этом и совершенно чужой. Почему-то постепенно я позволяю своему сердцу поверить в версию с амнезией Глеба. Или я так утешаю себя? Ведь если причина его холодной отчужденности в другом, мне будет в разы больнее.