А наше личное при этом ждёт меня в детском саду, чтобы поехать вместе встретить бабушку. Если Сашка спросит снова об отце… Может, рано доносить ребенку мысль, что мы ему не нужны, но надо дать понять… Да ему нынешние Яна с Тимом не нужны, куда уж нам с дочкой тягаться?

Эгоист и карьерист!

Семья у него, наверное, для галочки. Задерживаю взгляд на руках – обручального кольца нет. Да, я это отметила раньше, но всякое бывает: чистка, забыл надеть, потерял, решил обновить.

– Значит, Ника, так? – усмехается Андрей, отворачиваясь к окну. – Хорошо, можете быть свободны.

Выхожу из кабинета, и меня словно все силы покидают. Хочу сесть на ступеньку и, уткнувшись в колени, разреветься.

Зачем ему интересоваться здоровьем моей матери?

Мне не нужна помощь, к которой я могу привыкнуть, а потом все повторится.

Мне не нужен он за пределами офиса!

Работа… Теперь нас с ним связывает только работа. И я с этим должна свыкнуться.

Мы больше не те идеалисты, которые мечтали ночами о совместном будущем. Мы больше не те мечтатели, которым все казалось по плечу.

Мои мечты превратились в цели, которых я достигала, с рождением Саши. Цели становились планами. Потом я их реализовывала.

И прошлое не должно оставаться ярмом на шее. Из него надо вынести уроки. Этим я и занималась. Мужчин обходила стороной. Пыталась, конечно, но все ограничивалось максимум двумя свиданиями в кафе. Мне с ними скучно, а они меня не понимают.

Хотя на самом деле загвоздка была в другом. Они – не Андрей.

Какими бы хорошими ни были люди вокруг, но они – не Андрей, черт возьми!

Я долго думала, почему так не могла отпустить его, и поняла. Точки мы поставили оба, но каждый для себя, а не общую. Именно ее нам не хватило. И этот незакрытый гештальт с появлением Андрея снова начал ныть, как сломанная нога в непогоду, и напоминать о себе.

«Вас пригласили в чат», – уведомляет меня мессенджер.

Арт – так назвал.

Четыре человека. Три арт-директора и креативный.

– Не сегодня, – шепчу и выключаю уведомления.

– Бабуль! – Сашка бросается на шею к моей маме, едва замечает ее.

Я сама не успела, но дочка рассмотрела родное лицо.

– Моя ты хорошая, – мама обнимает ее и идёт к машине. – Привет, Ника, – целует меня в щеку. – Что с тобой?

– Со мной? – не понимаю, точнее, делаю вид. – Да все как обычно.

Она при мимолетном взгляде увидела изменения. На то она и мать. И я рада, что она не была наседкой, иначе бы не получилось той Ники, которая есть сейчас.

Я не чувствовала себя никогда обделенной родительской любовью, пусть кому-то эта любовь и покажется своеобразной. Но это самая настоящая закалка. Мать ничего не говорила мне ни об ошибках, ни о проступках, хотя наверняка было что. Но нет… Она поворачивала разговор так, что мне доставалась пища для размышлений, я не могла даже идти в подростковый протест или юношеский максимализм. И выводы, судя по всему, я делала правильные.

Мы садимся в машину, и я вижу, что у мамы разговор ко мне. Но при Сашке она почему-то не начинает. А это значит… У нас есть только одна тема, которую мы не поднимаем при ребенке. В пробках стоим долго, в итоге к дому тети Симы подъезжаем только через часа полтора.

– Мама, а можно я завтра в садик не пойду? – спрашивает Сашка, когда я паркуюсь и мы выходим из машины. – Я с бабушкой останусь, да? – смотрит она на маму.

– Я не против, – наклонившись, она целует дочку в макушку.

– Хорошо, – соглашаюсь и я.

Тетя Серафима встречает нас накрытым столом, и за небольшой семейной посиделкой я уже думаю, что мне показалось. Мама ни о чем не говорит, и я выдыхаю. Только, оказывается, рано.