Сергиус Константин решил наконец уступить и подчинился. Через мгновение бицепсы его налились мощью, и на лице племянницы вместе с удовлетворением отразилось восхищение.

– Твердые как железо! Да ты силен как бык! А то сидит тут, изображает бог знает кого… Да если бы мне хоть раз пришлось ощутить твою силу, я бы тотчас умерла.

– Не забывай об этом и цени! – назидательно заметил Сергиус. – Когда ты была маленькой и постоянно шалила, добрый дядюшка ни разу тебя даже пальцем не тронул, ни разу не шлепнул.

– Ах, дядя! Не потому ли, что физические наказания противоречили твоим убеждениям?

– Верно. Но если эти убеждения подвергались испытанию, то только тобой, особенно когда тебе было лет пять-шесть. Да, дорогая Груня, не хочу тебя обижать, но должен честно признаться, что в детстве ты была варваром, дикаркой, пещерным ребенком, диким зверенышем из джунглей, настоящим дьяволенком, маленьким волчонком – не признавала ни правил поведения, ни манер…

В очередной раз занесенная над головой подушка заставила гостя умолкнуть и прикрыться руками.

– Немедленно прекрати! – строго потребовал Сергиус Константин. – Судя по твоему поведению, мало что изменилось: разве что волчонок стала взрослой волчицей. Ведь тебе уже исполнилось двадцать, не так ли? Ощущаешь собственную силу и начинаешь испытывать ее на мне. Но учти: в следующий раз, когда попытаешься напасть, получишь хорошую взбучку, даже несмотря на то что теперь ты молодая леди, хоть и довольно крупная молодая леди.

– Ах вот как! Ты хочешь сказать, что я толстая? – Груня вытянула руку. – На-ка, потрогай! Одни мышцы. Вешу сто двадцать восемь фунтов. Возьмешь свои слова обратно?

Подушка снова взлетела и обрушилась дядюшке на голову. Со смехом, ворчанием и притворными криками тот пытался защититься, прикрывая голову руками. К счастью, в разгар битвы в комнату вошла горничная с самоваром, и Груня отступила, чтобы заняться чаем.

– Одна из твоих воспитанниц? – поинтересовался Константин, едва девушка скрылась из виду.

Груня кивнула.

– Выглядит неплохо, – заметил он. – Во всяком случае, лицо чистое.

– Не позволю насмехаться над моей работой в колонии, – улыбнулась Груня, передавая ему чашку с ароматным напитком. – Я разрабатываю собственную программу социализации трудной молодежи. Ты теперь даже не поверишь, что вытворял в двадцать лет.

Сергиус Константин покачал головой и задумчиво проговорил:

– Возможно, всего лишь был мечтателем.

– Ты много читал, учился, но ничего не сделал для общественного блага, ни разу даже руки ни на кого не поднял.

– Да, не поднял, – грустно повторил Сергиус Константин, но в этот момент взгляд упал на заголовок, кричавший о смерти Макдаффи, и он с трудом спрятал искривившую губы улыбку.

– Вот он, русский характер! – воскликнула Груня. – Размышление, изучение, анализ и самоуглубление. Все, что угодно, кроме поступков и реального действия. Но я… – В молодом звонком голосе зазвучал триумф. – Я принадлежу к новому поколению, первому американскому поколению…

– Ты родилась в России, – сухо возразил Константин.

– Но выросла в Америке: приехала сюда совсем маленькой, так и не узнав никакой другой родины, кроме этой страны практического действия. И все же, дядюшка, оставив бизнес, ты смог бы стать великой общественной силой.

– Лучше подумай о собственной жизни. Не забывай, что только благодаря моему бизнесу ты имеешь возможность продолжать работу. Видишь ли, творю добро… – Он вспомнил мягкосердечного террориста Хаусмана. – Творю добро чужими руками. Да, вот так. Точнее говоря, твоими руками.