– Какое дело?

Мальчик не ответил и исчез, а еще мгновение спустя лист железа страшно загрохотал.

– Что, убегаешь? – спросил Петя.

– Нет, – донесся слабый голос с другой стороны забора. – Не совсем так. Я упал со стула.

Петя сообразил, что это и было то самое неприятное дело, которое мальчику предстояло завершить.

– Как можно упасть со стула?

– Я стоял на спинке, а она сломалась. Не могли бы вы меня поднять? Я застрял.

Петя, Вика, а за ними и Катя перемахнули через забор и спрыгнули на железный лист. Они оказались во дворике, похожем на ракетку для большого тенниса. Ручка ракетки была выложена разноцветной плиткой. Там, где у ракетки находится круглая часть, располагался маленький двор. Во дворе стояли две клетки. В первой томились четыре курицы. Во второй, примыкавшей к стене, были заперты пять или шесть велосипедов.

На листе железа валялся стул со сломанной спинкой. Возле стула на спине лежал мальчик. Его нога застряла в разветвленном стволе акации, на колючих ветках которой во множестве сохли носки. Мальчик прижимал к груди руку. Его белая майка медленно окрашивалась в розовый цвет.

– Прощайте! – торжественно сказал мальчик, глядя не на них, а в небо. – Передайте, пожалуйста, моим родителям, что я умер. Хотя, думаю, они и сами догадаются!

Вика завизжала, а Катя присела на корточки и спросила, почему он решил, что умрет.

– Я порезался, – сообщил мальчик.

– Что порезал? Вену?

– Нет. Я распорол палец об этот железный лист. Теперь, конечно, родители его выбросят, но это уже бесполезно. Человек, порезавшийся ржавым предметом, умирает за несколько часов. У него начинается столбняк.

Катя вытащил ногу мальчика из развилки акации и подняла его. Мальчик стоял и покачивался. Раненую руку он прижимал к груди и никому не показывал. Майка продолжала окрашиваться в розовый цвет.

– У тебя дома кто-нибудь есть? – спросила Катя.

– Да.

– Ну пошли к тебе! Как тебя зовут?

– Меня звали Андрей. Андрей Мохов, – представился мальчик.

Катя и Петр подхватили его под локти и повели. Андрей Мохов шел твердо, но лишь пока не смотрел на свою майку. Тогда он начинал бледнеть и колени его подламывались.

– Конечно все будет плохо! – говорил он, пробираясь между клеткой с велосипедами и клеткой с курами. – Это ваша машина там стоит? Большая такая? Я из-за забора подсмотрел. Сколько у вас всего детей? Хотя можете не отвечать. Мне это уже не важно!

– Семь, – сказала Катя.

– По ряду причин это была бы ценная информация! – признал Андрей. – А у нас детей двое. Нина и Серафим.

– Тогда почему двое? Ты же вроде Андрей?

– Правильно. Но когда я умру, останутся только Нина и Серафим. Я подкорректировал число, чтобы не вводить вас в заблуждение.

– А сколько лет Нине и Серафиму?

– Нине четырнадцать, Серафиму восемь. Но он сегодня с утра потерялся, так что, возможно, останется одна Нина.

В конце двора они увидели небольшой потрескавшийся дом. Он был обвит уже не виноградом, а плющом со стволом толщиной в две человеческих руки. Чтобы корни плюща не разрушали стены, под них были подложены деревяшки.

– Надо же! Еще дом! Откуда он здесь взялся? – удивился Петр.

– Он здесь всегда был, – важно сказал Андрей. – Даже раньше вашего. Вашему лет шестьдесят. А нашему сто скоро будет. Смотрите, какой ракушник толстый.

– А почему мы ваших ворот не видели?

Андрей вздохнул:

– Потому, что наших ворот тут нет. Есть калитка, но она далеко… Тут все очень сложно в городе. Куча всяких улочек и двориков.

– Это мы уже поняли, когда свой дом искали, – сказал Петя.

– Ничего вы не поняли. Восьмерка – она такая вот, – Андрей провел пальцем по воздуху. – А тут еще один переулок, как единичка. Получается, не восемь, а восемнадцать. Мы на «единичке», вы на «восьмерке»! Короче, если через забор, то мы близко. А если пешком идти, то надо все кругом обходить.