– И иногда, понимаете, вы можете больно задеть кого-то особо ранимого… к тому же вы часто повышаете голос.
– С детьми… – начинает Долорес.
– Кто из них?!. – одновременно восклицаю и я. Жак примирительно поднимает руку.
– Речь не о детях, – мягко говорит он. – Речь о кошке.
– О кошке?
Мы ошеломлены.
– Видите ли, Долорес, наша кошка начала гадить.
– Истинная правда, – горячо подхватывает Долорес. – Только вчера эта паршивка опи́сала Полинины туфли.
– Так вот, Долорес, наша кошка, как бы это сказать, начала гадить с тех пор, как здесь появились вы.
На лице у Долорес неподдельное изумление. Я давлюсь в приступе неудержимого смеха.
– Кошка как человек. Ей нужна ласка. Я-то знаю, Долорес, что у вас золотое сердце, но Тэкси этого не знает. Надо дать ей возможность это понять. Вы пугаете ее своими криками, не даете поваляться на кровати, и вот неизбежный результат: у кошки появился комплекс.
– Мать честная! – В восклицании Долорес прорезывается акцент, в котором больше от Бельвиля, чем от Мадрида.
– Кошка страдает без ласки. Она хочет привлечь ваше внимание, хочет отомстить. Она начинает гадить.
Мысль о мщении нравится Долорес. Это понятие ей близко.
– Так это она мне хочет нагадить? – спрашивает Долорес.
– Именно. И вам надо…
Дети, сгрудившись в спальне, с жадностью подслушивают у двери; выходя, я чуть не сбиваю их с ног.
– Что случилось? Что она сделала?
– Папа устроил ей взбучку, – объясняет Полина с назидательным видом. Альберта очень бледна.
– Бедная Долорес!
– Нет-нет, папа вовсе ее не ругает, он просто кое-что ей объяснил.
– Что объяснил?
– Как вести себя с кошкой.
– А я вот тоже буду везде писать, – заявляет Венсан, который все понял, – и тогда она будет звать меня не паршивцем, а мсье.
– Тебе это доставит удовольствие? – спрашивает Полина.
– Ну, если не каждый день…
В столовой продолжается обсуждение. Долорес всегда готова пойти навстречу, стоит только воззвать к ее сердцу и разуму.
– А что такое комплекс, Жак?
Жак объясняет. Одиннадцать часов, я иду спать.
Долорес – кошке, развалившейся на разобранной постели:
– Брысь отсюда, паршивка!
И тотчас же:
– Ой! Извиняюсь! Спускайся, моя милая кошечка.
Мы переглядываемся. Сдерживаем улыбку. Дань уважения хозяину дома.
У Тэкси родился котенок. Всего один. Мы назвали его Йо-Йо. Тэкси перестала гадить. Долорес:
– А ведь правда, у нее был комплекс.
Она смотрит на Жака, как на чародея.
Басни
Альберта, когда была самой младшей в семье при двух старших братьях, вечно жаловалась на все и на всех.
– Даниэль ущипнул меня, Венсан взял мой карандаш…
Одержимая своим баснетворчеством, она как-то раз договорилась до такого:
– Кошка обругала меня дрянью!
Наш дом в Ге-де-ла-Шен стоял на опушке леса; час славы его пробил, когда кабаниха, преследуемая собаками фермера, выскочила на лужайку. Дети были в полном восторге. Альберта потом рассказывала:
– Плибежал кабан, плибежал маленький кабанчик. Кабан убил собаку мсье Блосса.
Заметив наш интерес к рассказу и доверчивость, она мимоходом добавила:
– Плибежал слон.
Жиль и Пьеретта пришли к нам обедать. Случайно я выдвигаю при них ящик, набитый нераспечатанными письмами, счетами, квитанциями, налоговыми декларациями, исполнительными листами.
– Я думал, что такое можно было увидеть только во времена Бальзака, – говорит Жиль с восхищением и ужасом.
Мы несколько смущены, как будто открыли в себе талант, о котором и не подозревали. Все хорошо в меру.
Конфирмация
Без четверти шесть Венсан спокойно объявляет:
– В шесть я должен быть в церкви.
Долорес, подняв голову от газеты, тоже спокойно: