– Ты не мог знать, Ник. Юля постоянно лгала, она не понимала, что делает. Невозможно было поверить ей снова. Не вини себя в том, в чем нет твоей вины.

Парень попытался отвернуться, но инспектор резко схватила его за локоть, развернула к себе.

– ТЫ. НИ. В. ЧЕМ. НЕ. ВИНОВАТ. – пристально глядя в глаза, по слогам произнесла она. Третий раз за последние несколько минут. Но он слышал только себя. Чувство вины съедало его, делало невозможным принятие окружающей реальности.

– А кто? – глухо и безжизненно спросил он. – Врачи, которые назначили неэффективное лечение? Медперсонал, не углядевший за тяжелой больной? Или сама Юля, прыгнувшая с пятого этажа больницы на бетонные блоки? Или все-таки я, отправивший сестру на принудительное лечение в самое страшное и ненавистное для нее место?

– Ты не понимаешь, Ник. – отвечая на яростный голос и требовательный стальной взгляд, покачала головой Светлана. – Она бы сделала это. Все равно сделала. Дома или там. Она была больна. Смирись с этим. Ты сделал, все, что от тебя зависело. Даже ваша мать не справилась....

Ник неожиданно переменился в лице, вокруг губ появились горькие складки. Из глаз ушла ярость, осталась только неизбывная тоска и одиночество.

– Я позвонил ей. – снова пряча лицо в воротник тонкого пальто, тихо сказал он. – Сказал, что Юля умерла. Думал, что она придет. Хотя бы попрощаться.

– Это страшно, милый. – мягко проговорила Светлана. – Для матери особенно.

– А для меня? – безжизненный голос. Женщина с трудом подавила желание обнять молодого человека, утешить, прижать к груди, сделать и сказать то, что не смогла, не отважилась родная мать. Но ему не нужно было сочувствие посторонней женщины.

– А для меня не страшно? – снова спросил Ник. – Мама просто ушла. Все уходят, бросают меня. Кто так решил? Кто придумал, что мужчины сильнее? Как могла Юля так поступить со мной? О чем она думала, вылезая в окно? Или она бежала, бежала ко мне?

– Не надо, мой хороший. Все пройдет. – рука в кожаной перчатке заботливо поправила сбившийся шарф. Ник смотрел на нее, не понимая, почему она все еще здесь? Из жалости? Сострадания?

– Хочешь, я расскажу тебе историю своей подруги? – спросила Светлана. Он равнодушно повел затекшими и промокшими насквозь плечами.

– Зачем?

– Просто послушай, – попросила Слепцова. – Ее зовут Марина. Мы учились вместе, на одном курсе. Она сейчас майор милиции, жена и мать двоих детей. Но восемь лет назад в ее жизни случилась страшная трагедия. На тот момент старшей дочке Марины – Маше было восемь лет, а сыну три. Всей семьей они поехали на юг. По-моему, в Крым. И там у девочки заболела нога. Думали, что наступила на что-то, занимались самолечением. Потом все прошло, и когда вернулись домой, Марина не повела дочь в больницу. А когда спустя пару месяцев у Маши поднялась высокая температура и начались боли, ее срочно госпитализировали. Диагноз был страшным. Рак. Девочка угасла за считанные недели. Она ужасно страдала, даже малейшее прикосновение ткани к телу причиняло невыносимую боль. Врачи кололи обезболивающее, но больше ничего сделать не могли. В последние дни жизни своей дочери Марина не нашла сил быть рядом с ней. Она боялась идти в больницу, и находилась дома, катаясь в слезах по полу. Уже после смерти ребенка, осуждающая медсестра выговаривала Марину за бесчувственность. Она сказала ей, что Маша была в сознании до самого конца. И последними ее словами были: "где моя мамочка", "позовите маму".

– Света, зачем! Словно мне мало моей боли… – хрипло проговорил Ник. Глаза его заблестели.