В ответ Ройал лишь поднимает одну бровь. Теперь, когда он остался в одной рубашке, я вижу его руки, его часы, которые выглядят… в точности как те, что есть у меня. Его взгляд следует за моим.

– Узнаешь?

Это не вопрос. Мужчина поднимает запястье, чтобы мне было лучше видно. У часов простой черный кожаный ремешок, корпус из золота высшей пробы, серебряные кнопки и выпуклое стекло. Цифры и стрелки светятся в темноте.

– Ни разу в жизни не видела, – вру я, во рту у меня пересохло.

– Правда? Это часы фирмы «Орис». Швейцарские, ручная работа. Подарок в честь окончания учебки[4]. Мой лучший друг, Стив О’Халлоран, получил такие же. Сзади выгравировано…

Non sibi sed patriae.

Я нашла значение этой фразы, когда мне было девять, после того как мама рассказала мне историю моего рождения: «Прости, малышка, но я переспала с моряком. Он оставил мне только свое имя и эти часы». «И меня», – напомнила я. Мама взъерошила мне волосы и сказала, что я самое лучшее во всей ее жизни. И снова от чувства утраты у меня екает в сердце.

– …Это означает «не за себя, но за родину»[5]. Часы Стива пропали восемнадцать лет назад. Он говорил, что потерял их, но новые так и не купил. Вообще с тех пор никогда не носил никаких других. – Ройал печально усмехается. – И всегда, когда опаздывал, приводил это в качестве оправдания.

Я невольно наклоняюсь вперед, желая узнать больше о Стиве О’Халлоране, о том, что, черт побери, такое «учебка» и как познакомились эти двое. Но тут же мысленно даю себе пощечину и отодвигаюсь обратно к дверце.

– Классная история, приятель. Но какое отношение все это имеет ко мне? – Я бросаю взгляд на Голиафа за рулем и повышаю голос: – Вы оба только что похитили несовершеннолетнюю, что является преступлением в пятидесяти штатах. Разве не так?

– Преступлением будет считаться любое похищение, вне зависимости от возраста жертвы, – соглашается Ройал. – Но я твой опекун, а ты была участницей незаконных действий, так что у меня есть право забрать тебя.

Я принуждаю себя язвительно расхохотаться.

– Не знаю, что вы там себе думаете, но мне тридцать четыре. – Я открываю рюкзак и, отложив в сторону часы, которые являются точной копией тех, что сияют на левом запястье Ройала, достаю свое удостоверение личности. – Видите? Маргарет Харпер. Тридцать четыре года.

Мужчина выхватывает удостоверение из моих пальцев.

– Метр семьдесят четыре. Пятьдесят девять килограмм. – Его взгляд пробегает по моей фигуре. – Как по мне, килограмм пятьдесят здесь наберется, но, подозреваю, ты так похудела, потому что все время в бегах.

В бегах? Откуда, черт возьми, ему это известно?

Словно прочитав мои мысли, он фыркает.

– У меня пятеро сыновей. Меня уже ничем не проведешь. Я смогу узнать подростка даже под толстым слоем косметики.

Я с каменным выражением смотрю на него. Кем бы он ни был, этот мужчина, я ничего ему не скажу.

– Стивен О’Халлоран – твой отец. – Ройал тут же исправляется. – Вернее, был. Стивен О’Халлоран был твоим отцом.

Я поворачиваюсь к окну, чтобы этот незнакомец не смог увидеть, как на мгновение мое лицо искажается от боли. Конечно, мой папа мертв. Как иначе.

Мое горло сжимается, и на меня накатывает ужасное ощущение, что сейчас я разревусь. Слезы для малышей. Слезы для слабых. А плакать об отце, которого я никогда не знала? Самая настоящая слабость.

Несмотря на шум двигателя, я слышу звон стекла о стекло и знакомый звук льющегося в стакан алкоголя. Через мгновение Ройал вновь начинает говорить:

– Мы с твоим папой были лучшими друзьями. Мы вместе росли. Вместе учились в колледже. Шутки ради решили записаться в ВМС. В конце концов, мы вступили в подразделение «Морских котиков», но наши отцы решили, что хотят отойти от дел. И вместо того, чтобы отдать свой служебный долг родине, мы вернулись домой и взяли в свои руки бразды правления семейным бизнесом. Самолетостроением, если вдруг тебе интересно.