Итак, следует признать, что версия, связанная с психиатром, кое-что все же объясняет. Но вот что читаем в рассказе «Морфий» у Булгакова:
«Власа отправили к Анне Кирилловне. Та ночью пришла ко мне и вынуждена была впрыснуть мне морфий».
Случайно ли в том рассказе возникло такое отчество спасительницы – Кирилловна? Все-таки есть что-то общее с незабвенной Кирой! А что, если К. имеет тройной смысл – Кира, Кутании, кокаин? Если же еще припомнить и ее фамилию да не забыть, что она была княгиней… Нет, поиски подобных совпадений ясности нам не прибавят.
А вот фрагмент из откровений Татьяны Лаппа-Кисельгоф (Т. К.), записанных Леонидом Паршиным (Л. П.) – о том, как чувствовал себя Булгаков после дозы морфия:
«Т. К. Очень такое спокойное. Спокойное состояние. Не то чтобы сонное. Ничего подобного. Он даже пробовал писать в этом состоянии.
Л. П. Вы не читали?
Т. К. Нет, он мне не давал. Или скрывал, или думал, что я дура такая и в литературе ничего не понимаю. Знаю только, что женщина и змея какая-то там… Мы вот когда в отпуске были, в кино видели, там женщина что-то по канату ходила…»
«Женщина и змея какая-то там…» Не Киру ли имел в виду Булгаков – ту, что была так далеко от него, так недоступна, так желанна? Ту, что стала главной причиной его пагубного пристрастия к морфию и, возможно, кокаину. Поэтому и «змея»…
Еще один фрагмент из рассказов первой жены:
«Л. П. Ездили куда-нибудь из Вязьмы?
Т. К. …Только вот в Москву насчет демобилизации ездил… [из примечания Л. Паршина: в декабре]. У него там бумажник украли.
Л. П. Много денег пропало?
Т. К. Четыреста рублей. Он зарплату получил. Приехал без копейки денег…»
«Насчет демобилизации ездил». Почему именно в декабре? А что, если пытался увидеться с Кирой Алексеевной и сделать ей подарок в день рождения – 20 декабря? Даже не просто в день рождения, а к юбилею, круглой дате! Вот потому-то и потратиться пришлось.
И кстати, какая может быть «демобилизация» в декабре 1917 года, если прежней власти нет, а новая еще никого мобилизовать так и не успела? Да, похоже, что Лаппа знала или догадывалась о существования К. Но какая женщина на ее месте в этом бы призналась?
А дальше – хорошо известные всем строки из рассказа «Морфий»:
«Анна К. стала моей тайной женой. Иначе быть не могло никак. Мы заключены на необитаемый остров».
Да, да! Именно остров! Там, в наркотических грезах были только он и она. На смену ненавистной яви приходила иллюзия сбывшейся мечты.
Однако обманывать себя бесконечно невозможно. Рано или поздно приходит понимание того, что прошлое уж не вернуть. И даже морфий не поможет. По счастью, Булгакову удалось избавиться от морфинизма, но воспоминания о К. продолжали терзать душу, следуя за ним неотступно, словно какой-то рок, словно наказание за совершенную ошибку. Ведь можно было сделать все иначе, но…
И в завершение – еще несколько строк из этого рассказа:
«Анна К. умерла в 1922 г. от сыпного тифа, на том же участке, где работала. Амнерис – первая жена Полякова – за границей. И не вернется».
В сущности, сам Булгаков предлагает нам выстроить этот ряд – К., Анна К., Анна Кирилловна и Кира Алексеевна. Стоит обратить внимание и на совпадение инициалов, если переставить «А» и «К». Да, видимо, еще сохранялась слабая надежда – вдруг прочитает и поймет.
Пожалуй, из приведенных выше строк следует сделать и такой вывод. К 1922 году воспоминания о Кире Алексеевне уже перестали тревожить Михаила Афанасьевича. Во всяком случае, он уже не так болезненно переживал разлуку. О том, что княгиня уехала в Европу, я уже писал. Вероятно, только в 1922 году Булгаков обнаружил, что ее уж нет, что для него она, по сути, умерла. Неоспоримо лишь то, что Кира Алексеевна в Россию никогда не возвращалась.