– Так уж привыкла? – спросил он. – И когда Марьяшка тебе под юбку лазит? Что-то мне показалось, будто особенного творческого энтузиазма у тебя этот «допрос партизанки» не вызвал… В конце концов, ты ж у меня нормальная баба, это я, похоже, заигрался…

Ресницы, касавшиеся его щеки, легонько ворохнулись.

– Ну, признавайся уж, – сказал он Кате на ухо. – Не вдохновляет?

Она вновь легонько напряглась:

– Тебе откровенно?

– А как еще?

– Что с тобой?

– Да ничего. Решил произвести переоценку ценностей. Говорят, человек меняется раз в семь лет… Ну, цифра, может, и не особенно точная, но мысль, по-моему, верная…

– Знаешь, если откровенно… – Катя помолчала, потом, видимо, ободрившись, заговорила увереннее: – Если откровенно, ничего нет такого уж плохого в экспериментах и забавах… если вдвоем. Только вдвоем. А все остальное… Ты знаешь, от Марьяшкиных лапок или от «палача» немного воротит…

И замолчала, словно испугавшись, что раскрыла душу больше, чем следовало. «Очень мило, – подумал Петр. – Еще и палач какой-то в репертуаре объявился. Очень хочется надеяться, что и эту роль исполняет вездесущая Марианна, иначе начнешь думать о родном брательнике вовсе уж нелестно».

– Ну и правильно, – сказал он. – Сколько раз мы уже побывали заядлыми театралами? Я сам не помню в точности, голова слегка побаливает…

Она старательно задумалась:

– Раз в неделю, иногда два… года полтора… это будет…

– Ладно, не будем вдаваться в цифирь, – сказал Петр.

И пожалел ее: полтора года подобных забав кого хочешь ввергнут в мизантропию, просто удивительно, что она еще держится.

– Кать, ты очень обидишься, если мы с этой забавой завяжем? – спросил он.

– Ты серьезно?!

– А почему бы и нет? Хватит, поразвлекались. Когда она тебя сегодня лапала, у меня что-то в душе перевернулось, честное слово. С мужиками в возрасте такое случается. Хлопнет что-то по башке… как со мною и произошло, – и начинаешь многое переосмысливать. Знаешь, пока я неделю валялся в больнице, много передумал… Короче, Катенька, не закрыть ли нам занавес? Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Конечно, если ты горишь желанием и дальше изображать звезду подиума…

– Не горю, милый, – сказала она, решившись. – Надоело… А ты уверен, что тебе этого больше не надо?

– Уверен, – отрезал Петр. – Точно тебе говорю.

Катя прижалась к нему, положила голову на локоть, с явственной надеждой в голосе произнесла:

– Паша, очень хочется верить, что это у тебя не от коньяка…

– Сказал же. Переоценка ценностей.

«Что ж ты делаешь, оглоед? – рявкнул внутри остерегающий голос, олицетворяющий здравый смысл. – Побудешь благородненьким, дашь ей, фигурально выражаясь, вольную – а потом опять появится Пашка и запустит цирк по-новой.

Но ведь с Пашкой можно потолковать по-мужски. Или…

А почему, собственно, эта мысль должна выглядеть чем-то заведомо неприемлемым? Пашка сам говорил, что всерьез собирается с ней развестись, когда предлагал не церемониться и преспокойно иметь Катю, когда захочется и как захочется, в его голосе не было ни сожаления, ни ревности. Ни следа подобного. Ее вовсе не придется отбивать, уводить. Она будет свободна… но как ей объяснить? А может, ничего не объяснять? Появиться однажды в своем подлинном обличье? Еще не факт, правда, что она решится, согласится…

Кира, – вспомнил он с виноватым укором. – Ох, Кира… А что – Кира? В конце-то концов, перед самим собой лукавить не стоит, это подвешенное состояние уже давно встало поперек горла – и ее затянувшиеся колебания, и капризы… В конце-то концов, случалось подобное в мировой практике. Все знают великую пьесу Шекспира о юных влюбленных, но мало кто помнит, что до встречи с Джульеттой у Ромео была, выражаясь языком современной молодежи, закадренная герла. Постоянная подруга. О которой он во мгновение ока забыл и никогда уже не вспоминал – Джульетта сразила его, как солнечный удар. Как молния. Это – жизнь, так случается. И ничего нельзя с собой поделать. Катя. Катенька». Катины губы скользнули по груди, переместились ниже. Она добросовестно пыталась помочь, окрыленная к тому же неожиданным известием о закрытии театра…