ИВАН ФЕДОРОВИЧ (неуверенно). В конце концов, это благородно…

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Голая задница?

БАБУШКА. Как тебе не стыдно, а потом Наталье за грубость лаешь…

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Не затыкайте мне рот. Так ты способен изменить сына? А дочерей? Ты способен что-то объяснить этой учительнице? (Кивает на Нинель.)

НИНЕЛЬ. Что, мамуля?

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Все! Что нельзя спать до полудня, что мужа надо любить, что жить нельзя, если сама себе противна…

Без стука, без звонка входит Евгений. Голова у него перевязана. Лицо все в пластырях. Видно, что ему не очень по себе и больно, но он держится, будто ничего не произошло.

ЕВГЕНИЙ. Заседание малого Совнаркома? Вечерние беседы москвичей? Клуб веселых и находчивых? Отвечаю вам с ходу: жить можно всегда.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Женя! Ради Бога. Ты прямо как снег на голову.

БАБУШКА (крестится). Слава тебе, Господи!

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Это хорошо, что уже бодр и на ногах, хорошо… Мы в войну после ранений…

НИНЕЛЬ (все время очень настороженно смотрит на мужа). Папаш, не кощунствуй! Женя не Мересьев.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ (смущенно). Нет, но он молодцом, молодцом…

ЕВГЕНИЙ. Милые родственники! Спасибо за внимание. Я, собственно, пришел, чтобы уйти.

НИНЕЛЬ. То-то я жду, какой фокус ты нам приготовил. Значит, пришел за вещичками? Забавный фарс!

ЕВГЕНИЙ. Естественно, Нинель Ивановна! Что ж еще? На трагедию мы не тянем. Чувства-с не те-с.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Как же так? Мы же просили тебя, чтоб все по-хорошему. Вилька, конечно, виноват.

ЕВГЕНИЙ. Зачем же еще поминать благородного Вильку? Он тут ни при чем…

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. При чем, ни при чем… Мы, Женя, все понимаем… Не чурбаны какие. Тебе, понятно, и идти сюда сейчас не хочется. Но это твой дом (запальчиво), не меньше, чем Вильки. Я так понимаю. И он, подлец, виноват… Это я, его отец, тебе говорю…

ЕВГЕНИЙ (горячо, искренне). Да нет же, родичи, нет! Ну что мы, как в бухгалтерии, стучим костяшками – виноват, не виноват… Я ж вам не про то… Я про другое… Я, темный человек, только сегодня, может быть, понял, что Вилька – не цирк. И не по проволоке он хочет идти, а элементарно своими ногами и по земле…

НИНЕЛЬ. Афоризмы и максимы…

ЕВГЕНИЙ. Нет, дорогая, это ценные наблюдения побитой собаки. Все на самом деле так просто. Человек хочет жить по собственным достоинствам. Не ниже. А для этого ему надо как минимум совершать поступки. Иначе как же узнать, что он вообще живет? Вилька бил меня за слова. А ведь я, в конце концов, тоже могу что-то там… Ну, вот хотя бы взять и уйти… Потому что, Нинель Ивановна, вы же не театр драмы и комедии, не мираж. Вы тоже, увы, на самом деле. Вас даже руками можно потрогать. (Тянется к ней, даже чуть виновато.)

НИНЕЛЬ (брезгливо). Уйди, ради Христа!

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Никуда мы тебя не пустим. Вилька извинится. И дело закроется. Что ж мы, родные люди, друг друга не поймем, что ли?

НИНЕЛЬ. Я ведь тебя не держу. Катись! Но лучше это сделать чуть позже. (Иронично.) Неужели ты сам не видишь, что уходить с побитой физиономией неэлегантно?

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Зачем уходить? Что за чепуху вы городите оба? Тоже нашли разлучника Вильку.

НИНЕЛЬ. Мог бы, в конце концов, посчитаться с ситуацией.

ЕВГЕНИЙ (вдруг догадавшись). Ну, я все-таки кретин! Вы боитесь, что, если я уйду, Вильке будет хуже? Но это же чушь! Он же бил меня правильно. Я сказал это симпатичному милиционеру… Но он, правда, очень строг. Все старался выяснить (смеется), чем это вы подкупили меня…

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Вот чего я больше всего боялся.

ЕВГЕНИЙ. А чего бояться? Я стал гневно биться в бинтах, и он сразу стал деликатнее. Но в институт обещал сходить. Он оказался психологом. Все корни ищет…