Первоначально, заглушая все выстрелы стрелкового оружия, раздались звуки снарядной очереди нашего «Бофорса». Все пять снарядов обоймы этой автоматической пушки наконец-то попали в амбразуру, откуда стрелял финский пулемёт. Из этого узкого окошка наружу стали вылетать какие-то ошмётки. Потом, как бы в продолжение разворачивающейся драмы, раздался мощный взрыв. Это взорвался подогнанный нами бензовоз. И в завершение всего этого из всех видимых узких окошек этой кирхи показались языки пламени. Вся стрельба со стороны финнов прекратилась через несколько секунд, и наши стрелки успокоились.

– Финита ля комедия, – произнёс я вслух. Потом, повернувшись к Шерхану, подмигнул ему и пошутил: – Да, теперь хоть на глаза Бульбе не показывайся. Когда он узнает, сколько мы тут сожгли бензина, у него может сердце не выдержать. Ну ладно, может быть, он успокоится, получив в свой обоз бронетранспортёр. А что, вещь хорошая, будет на нём по позициям гуляш развозить.

Слегка прибалдевший от близкого взрыва Наиль шутку не понял и на полном серьёзе мне ответил:

– Да где же старшина найдёт водителей на этот броневик. Его козопасы только и могут, что стегать коняг, ну и в навозе, конечно, специалисты. По одной куче весь рацион лошади могут описать. Нет, нашему дубью не потянуть такую технику, они даже в своих берданках путаются – собрать-разобрать без чужой помощи не могут. Да и отберут у нас этот бронетранспортёр. Скажут – не положено в пехотной роте иметь бронетехнику. И всё! При этом никакая тыловая сволочь не скажет, а положено ли пехотной роте – сжечь девять танков, завалить кучу финнов, в несколько раз превышающих её численность, и уничтожить большой штаб противника. Вот это – можно! Это – всегда, пожалуйста, а вот трофеи, честно добытые в бою, это – нельзя! Эти козлы называют это мародёрством! Сами-то вон, по слухам, в Ленинград целыми машинами трофеи гонят. А тут за какую-нибудь финтифлюшку, надыбанную для бабы, грозят трибуналом.

Шерхан замолчал и зло сплюнул на снег. Я уже замечал, что натура Наиля имела слабость к добыче трофеев. Наверное, гены татарских воинов-добытчиков были в нём очень сильны. У Шерхана в нашем обозе, в санях, предназначенных для перевозки личного имущества красноармейцев, лежал самый большой из всех туго набитый вещмешок. Второй мешок, защитного белого цвета, сейчас висел за спиной Наиля. Правда, я прекрасно знал, чем он набит: там лежали топор, несколько автоматных дисков и кое-какие вещички, отобранные у финских егерей. А насчёт второго вещмешка я сам слышал, как старшина предупреждал Асаенова, чтобы тот заканчивал загружать общественные сани всякой чушью. Если прямо сказать, я и сам был неравнодушен к трофеям, наверное, и во мне говорили гены моих предков – казаков. Мой мешочек был не очень большой, но зато там лежали, кроме небольшого отреза шёлка, несколько золотых и серебряных побрякушек.

Минуты через три после того, как смолкли последние выстрелы, я выбрался из-за нашего укрытия и направился к горевшей кирхе. За мной туда же потрусили Шерхан и красноармеец Ивакин, раненый Петренко остался дожидаться санитаров. Подойдя поближе к зданию, я понял, какую цену мы заплатили за уничтожение этого штаба. Почти у самых стен этой кирхи лежало пять тел моих красноармейцев. Кого именно убили, разобрать было затруднительно. Жар от здания шёл такой, что ближе чем метров на семь к стене приблизиться было невозможно. Что же творилось внутри, можно было только гадать. Два обезумевших, горящих финна даже попытались выскочить из здания через центральный вход. И, естественно, попали под кинжальный огонь нашего станкового пулемёта.