Я не видел ее лица в темноте, но был твердо уверен, что Эмма вот-вот заплачет снова - слезы эти чувствовались в голосе. И мне до боли захотелось ее обнять так же, как там, возле машины. Только тогда это с наскока, неожиданно, даже для меня самого, получилось. Сейчас же, я был уверен, не позволит! Задумался над ее словами. Вспомнил свое беззаботное, бесприглядное детство - чего только мы не делали, будучи подростками: к поездами прицеплялись, проезжали несколько остановок таким образом, по заброшкам шатались, патроны взрывали, ныряли с мостов... Мы были более свободными, чем современные, привязанные к компьютерам и другим гаджетам, дети. Если бы моя мама тогда знала, чем я занимался, конечно, тоже переживала бы. Но не знала - работа, младшая сестра, брат, огород огромный у бабушки, да мало ли что еще! Впрочем, огромное количество родителей специально отдают детей в различные, даже очень травматичные виды спорта...

     Я уже открыл было рот, чтобы объяснить это все Эмме, но она тихо и несмело заговорила первой:

    - У меня суп вчерашний с вермишелью. Пошли я тебя покормлю. 

     Вот и как на это реагировать? Есть хочу, да. Но если она это предлагает из благодарности, то... Что, Пашка, сказать хочешь, что тебе такая благодарность не нужна? И как-то по-домашнему звучало это ее: "я тебя покормлю"... 

     - Хм, ну пошли...

    ...- Вот смотри, - объяснял я ей прописные истины, наворачивая очень вкусный (видимо, потому такой, что я с утра ничего не ел) суп. - Он у тебя целый день сам себе предоставлен. Ты запрещаешь велик. Он на скейте вытворяет такое, что вполне может привести к травмам. Опять же, назло тебе может влезть во что-то. У меня один знакомый есть, мальчишки у него занимаются. Правда, велоспортом, не трюками там какими-то. Но у них база есть, с горками специальными. Давай, я поговорю - там парня основам научат, правилам. Сама понимаешь, что и тренер присмотрит, объяснит. И он при деле будет. А пока пусть у меня работает. 

   - Паша...

    Назвав меня так впервые, она, похоже, сама испугалась. Во всяком случае, когда я от неожиданности резко вскинул взгляд на Эмму, она смущенно разглядывала чашку с чаем. Но, взяв себя в руки, все-таки продолжила:

     - Прости меня. Я накрутила себя - думала, что-то с ним случилось, попал в аварию... побили! Не разобравшись, обвинять стала. Прости! Я не знаю... мне очень неудобно тебя обременять своим сыном. Это моя обязанность - следить за ним, воспитывать. Я сама виновата, что не смогла общий язык с ребенком найти...

     "Это обязанность отца" - думал я, но сказать такого, конечно же, не мог. А все потому, что в прихожей на стене, и даже в кухне на самом видном месте висели фотографии: вот молодой мужик посадил себе на шею пяти-шестилетнего мальчишку; вот Эмма в свадебном платье, безумно красивая, со светящимися от счастья глазами смотрит на этого же парня, держит за руку; вот она с огромным животом, который обнимают его руки. В первый свой приход сюда я не рзглядывал фотографии, да я их даже не заметил. Сейчас же почему-то глаза зацепились, задержались... и я начинал понимать всю боль, всю трагедию этой милой кудрявой женщины - она любит своего погибшего мужа до сих пор. Она до сих пор живет мыслями о нем. И что удивительно, в сердце зарапнуло, как если бы у меня были на нее какие-то права, а она вот так вот несправедливо любила другого. Как если бы я сам был неравнодушен...

     - Не выдумывай. Мне на самом деле нужен помощник. Так что у меня свой интерес.