В повседневную культуру двора русский язык внедрялся медленно и неохотно. Маркиз де Кюстин в 1839 г. особо заметил: «Реформа императора Николая затрагивает даже язык его окружения – царь требует, чтобы при дворе говорили по-русски. Большинство светских дам, особенно уроженки Петербурга, не знают родного языка; однако ж они выучивают несколько русских фраз и, дабы не ослушаться императора, произносят их, когда он проходит по тем залам дворца, где они в данный момент исполняют службу; одна из них всегда караулит, чтобы вовремя подать условный знак, предупреждая о появлении императора, – беседы по-французски тут же смолкают, и дворец оглашается русскими фразами, призванными ублажить слух самодержца; государь гордится собой, видя, доколе простирается власть его реформ, а его непокорные проказники-подданные хохочут, едва он выйдет за дверь…»[313]

Но в общении с женщинами Николай Павлович традиционно переходил на французский язык. Так было принято. В «Евгении Онегине» А. С. Пушкин (эти строки написаны летом 1824 г.) писал о Татьяне:

Даже императрица Александра Федоровна недостаточно хорошо говорила по-русски. Когда требовалось, Е. Ф. Канкрин говорил по-русски, хотя и ломаным языком[315].

Весьма интересно чтение стихов фрейлиной Е. Ф. Тизенгаузен 4 января 1830 г. на костюмированном балу в Аничковом дворце, где женские роли исполнялись мужчинами, а мужские – женщинами. Это ей с письмом от 1 января 1830 г. А. С. Пушкин послал в Зимний дворец текст стихотворения «Циклоп», начинающийся словами: «Язык и ум теряя разом…» Бал давала великая княгиня Елена Павловна в честь императрицы[316]. На балу прозвучало 17 стихотворений, из которых три были на русском языке. Красивая фрейлина Е. Ф. Тизенгаузен изображала на балу страшного циклопа и на русском языке читала это стихотворение[317]. Подобно матери она была в восхищении от творчества А. С. Пушкина.

Исследовательница И. И. Несмеянова подводит итог: «Можно утверждать, что Николай I, считавший себя "русским", имевший привычку говорить при дворе по-русски, пропагандировал родной язык и в собственной семье, оказывая определенное "речевое" давление, как глава Дома, и среди придворных. Однако речевая инновация императора, отвечавшая его политике сохранения самобытности, впоследствии не превратилась в традицию: двор по-прежнему оставался преимущественно франкоязычным»[318]. Можно добавить, что в дипломатической переписке Министерства иностранных дел французский язык был в употреблении до 1887 г.