Многие современники воспринимали придворную службу А. С. Пушкина как трагикомедию, не понимая подлинной причины призвания А. С. Пушкина ко двору. Граф В. А. Соллогуб в своих воспоминаниях писал: «Жена его была красавица, украшение всех собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц. Для того, чтоб приглашать ее на балы, Пушкин пожалован был камер-юнкером. Певец свободы, наряженный в придворный мундир, для сопутствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж. Это он чувствовал глубоко. К тому же светская жизнь требовала значительных издержек, на которые у Пушкина часто недоставало средств. Эти средства он хотел пополнять игрою, но постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в выигрыше»[106].

Последнее обстоятельство было еще одной причиной, препятствовавшей в июне 1834 г. встрече поэта с императором. Пушкин должен был бы поблагодарить Николая Павловича за крупный заем из казны, но все толковали о его огромном проигрыше в карты.

У поэта были и другие основания ждать очередных нареканий. В письме Наталье Николаевне в письме от 28 июня, объясняя игру в карты желанием развлечься, так как «был желчен», но заметил: «все Тот виноват»[107]. Пушкин не знал, уведомили ли жандармы об этом Николая I[108]. Он справедливо опасался, что после праздника его ждет «мытье головы», и желал избежать унижения. Ответ последовал быстро. 30 июня 1834 г., накануне празднования дня рождения императрицы Александры Федоровны, А. X. Бенкендорф сообщил Пушкину: «…Его Императорское Величество, не желая никого удерживать против воли, повелел мне сообщить г. вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы…»[109]. Наталье Николаевне поэт сообщил о своей отставке задним числом, когда все было позади: «На днях хандра меня взяла; подал я в отставку»[110]. Впрочем, в письме к Наталье Николаевне от около 28 июня А. С. Пушкин намекнул о предстоящем событии: «Мой Ангел, сейчас послал я к графу Литта извинение в том, что не могу быть на Петергофском празднике по причине болезни. Жалею, что ты его не увидишь; оно того стоит. Не знаю даже, удастся ли тебе когда-нибудь его видеть. Я крепко думаю об отставке»[111]. А в конце следующего письма от 30 июня дописал: «Погоди, в отставку выду, тогда переписка нужна не будет»[112]. Больше всего А. С. Пушкина огорчало, что увольнение со службы в Министерстве иностранных дел автоматически закрыло для него архивы – об этом он получил официальное извещение.

В августе 1834 г. А. С. Пушкин намеренно уехал из Петербурга за пять дней до открытия Александровской колонны, чтобы только не присутствовать на торжественной церемонии. Накануне 6 декабря 1834 г. («Никола Зимний»), дня именин Николая I, Пушкин записал в дневнике (5 декабря): «Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, – молокососами. Царь рассердится, – да что мне делать?»[113] И вскоре добавил: «Я все-таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта» (лейб-медика Н. Ф. Арендта. – А. В.)[114]». Раздражение царя было понятным. Николай I, как человек военный, любил порядок и следил за дисциплиной придворных чинов и кавалеров. Буквально через десять дней Пушкину с супругой пришлось прийти на бал в Аничков дворец…

На этом история с камер-юнкерством Пушкина не закончилась. После кончины поэта Николай I решил, что А. С. Пушкина как камер-юнкера надо отпевать не в Исаакиевском соборе, как планировалось, а в придворной Конюшенной церкви. Более того, Николай I хотел, чтобы поэта обрядили в камер-юнкерский мундир