3. 3

Ага, торможу. Кто же в этом виноват? Меня до сих пор тошнит от того мерзкого платка.

Я с усилием дергаюсь, как гусеница, и, закинув ногу на спинку дивана, помогаю себе сесть. Затем поворачиваюсь к профессору, стараясь не сделать случайно такое лицо, с которого он точно поймет, насколько я его сейчас ненавижу.

— Развяжи мне руки. — говорю я. — Мне так неудобно пить.

“И свали навсегда с глаз моих долой” — добавляю я про себя. Ужас проходит, и появляются другие чувства. Никогда до этого мне не хотелось так сильно его ударить, но он же мне руку откусит за это. У меня внутри смесь разных чувств, от стыда за себя, что так глупо попала, обиды за то, что мне плохо, и бессильной злости. И я не могу их выплеснуть. Это самое плохое.

Профессор ставит стакан на столик, затем подходит ко мне, и, наклонившись, начинает развязывать плетение у меня на руках. Я мрачно смотрю на его лицо. Хочется хоть какой-то изъян в нем найти, чтобы разочароваться окончательно, но без толку. Да за какие заслуги кто-то дал ему такое? Чтобы больше людей попались в ловушку его обаяния? Дьявол и монстр в шкуре красивого человека.

Веревки на моих руках слабеют, а затем соскальзывают вниз. Удивительно, но у меня даже не затекли мышцы. Какой талантливый мудак.

Он неожиданно поднимает ресницы, пересекаясь со мной взглядом. Затем, будто что-то заметив, приподнимает и подбородок, чтобы наши лица оказались на одном уровне, и смотрит чуть свысока.

— Цветкова. — произносит он. — Что за взгляд?

Почему-то этот вопрос становится последней каплей. Я, вытащив руку из остатков веревок, размахиваюсь и залепляю ему пощечину. Мне кажется, звук этого шлепка еще долго звучит в моих ушах, а после него воцаряется абсолютно неживая, звенящая тишина.

Блин, я, все-таки, его ударила. Я растерянно смотрю на свою руку, словно это она виновата. Прекрасно. Что мне теперь делать?

Затем смотрю на профессора.

Даже эта пощечина не разбила холодную маску на его лице. Он смотрит в сторону, затем на его губах появляется усмешка. Когда он переводит на меня взгляд, я думаю, что судя по нему, он сейчас мне нож под ребра воткнет. Такой прямой, с неприкрытой агрессией. В мыслях он точно это уже сделал.

— И как у тебя смелости хватило? — интересуется он. В голосе я не слышу ни одной эмоции. Он кристально ровный.

— Просто бесишь меня. — отвечаю я резко. — Это моя месть.

Хотя для мести после такого это как-то мелко.

Он встает с корточек, выпрямившись, затем берет стакан, и пихает его мне. Я едва успеваю схватить его, но все равно часть выплескивается на меня, намочив одежду. Вот скотина.

— Держи крепче, Цветкова.

Я сжимаю стакан, смирившись и напряженно ожидая, что он сейчас выкинет. Странно, что он сразу мне руку не оторвал. Но профессор проходит мимо меня, заставив воздух между нами всколыхнуться и обдать меня холодом, и подходит к панорамному окну, встав ко мне спиной и сложив руки на груди.

Ну...

Я жду еще несколько секунд, а затем осторожно выпиваю непонятный раствор, не зная, что мне делать. Язык немного вяжет. Это похоже на какой-то сорбент, который я пила при отравлениях.

Придурок, блин. Какая забота для девушки, которую он сам же усыпил какой-то гадостью.

Я медленно допиваю содержимое стакана в напряженной тишине, думая о том, что пока не очень-то и жалею об этой пощечине. Мне даже стало легче. Если он решит на меня сейчас снова направить пистолет, я помру почти отомщенной.

Вода кончается, время тикает и даже стук стакана, поставленного мною на стол, никак не трогает профессора, торчащего у окна. После воды мне становится чуточку полегче, и я некоторое время жду, когда уже хоть что-нибудь случится, но не дождавшись, со вздохом встаю и подхожу, встав почти рядом с этим ненормальным.