С четырнадцати до восемнадцати лет у меня случались типичные подростковые гормональные взбрыки, но их было не так уж много – кошмар с Кенни Янко как будто заранее сгладил грядущие экзистенциальные тревоги моего переходного возраста. К тому же я любил папу, и, кроме него, у меня больше никого не было. Мне кажется, это имеет значение.

К тому времени, как я поступил в колледж, я почти перестал вспоминать Кенни Янко. Но по-прежнему много думал о мистере Харригане. Неудивительно, если учесть, что именно он открыл мне дорогу к высшему образованию. Но были определенные дни, когда я думал о нем еще чаще. Если в какой-то из этих дней я был дома, я всегда приносил цветы на его могилу. Если меня не было в Харлоу, Пит Боствик или миссис Гроган приносили цветы от моего имени.

В День святого Валентина. В День благодарения. На Рождество. И на мой день рождения.

В каждый из этих дней я всегда покупал по билету моментальной долларовой лотереи. Иногда я выигрывал пару баксов, иногда – пять, один раз выиграл пятьдесят, но ни разу не взял главный приз. Впрочем, я не печалился. Если бы я выиграл много денег, то отдал бы их на благотворительность. Я покупал эти билеты в знак памяти. Благодаря мистеру Харригану я уже был богат.

Когда я поступил в Эмерсон, мистер Рафферти выдал мне щедрую сумму с моего доверительного счета, и уже на первом курсе я смог купить собственную квартиру. Всего две комнаты с ванной, зато она располагалась в Бэк-Бэе[6], где даже крошечные квартирки стоят недешево. К тому времени я устроился на работу в литературный журнал. «Плаушэрз» считается одним из лучших литературных журналов в стране, там работают матерые редакторы, но кто-то должен читать горы рукописей, приходящих в издательство, и этим «кем-то» был я. Мне нравилась эта работа, хотя качество большинства произведений, которые мне приходилось читать, оставалось на уровне достопамятного ужасного стихотворения под названием «10 причин, по которым я ненавижу свою мать». Меня очень бодрило, что подавляющее большинство начинающих авторов пишут еще хуже, чем я. Может быть, это звучит некрасиво. Может быть, так и есть.

Однажды вечером я как раз сел читать рукописи, с тарелкой «Орео» у левой руки и чашкой чая у правой, и тут зазвонил телефон. Это был папа. Он сказал, что у него плохие новости: умерла мисс Харгенсен.

Я на секунду утратил дар речи. Стопка глупых стихов и рассказов у меня на столе вдруг показалась мне чем-то не имеющим никакого значения.

– Крейг? – спросил папа. – Ты меня слышишь?

– Да. Что случилось?

Он рассказал все, что знал, а через пару дней, когда в Интернете опубликовали очередной номер еженедельной газеты «Гейтс-Фоллз энтерпрайз», я узнал дополнительные подробности. Заголовок гласил: «ВСЕМИ ЛЮБИМЫЕ УЧИТЕЛЯ ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛИ В ВЕРМОНТЕ». Виктория Харгенсен-Корлис по-прежнему работала учительницей биологии в Гейтс-Фоллзе; ее муж преподавал математику в соседнем Касл-Роке. На весенних каникулах они решили проехаться на мотоцикле по Новой Англии, каждую ночь останавливаясь в новом мотеле. На обратном пути, в Вермонте, почти на границе с Нью-Хэмпширом, на шоссе номер 2 они попали в аварию, произошедшую по вине некоего Дина Уитмора (тридцати одного года от роду, проживающего в Уолтеме, штат Массачусетс), который выехал на встречную полосу и врезался в их мотоцикл. При лобовом столкновении Тэд Корлис, управлявший мотоциклом, погиб на месте. Виктория Корлис – женщина, что отвела меня в учительскую после того, как меня избил Кенни Янко, и дала мне запрещенный «Алив» из своих личных запасов, – скончалась по дороге в больницу.