«На следующий год, – говорили мы себе. – Или через два года».

Но даже самые красивые из нас знали, что время их расцвета будет недолгим, поскольку при такой работе женщина к двадцати годам или умирает, или становится развалиной.

Некий белый мужчина, имени которого мы не откроем, забрал одну из нас из борделя и поселил у себя в большом доме на обсаженной деревьями улице в Монтесито. В саду цвели гибискусы, в комнатах стояли кожаные диваны и мраморные столы, а на них – стеклянные тарелки с орешками для угощения гостей. Он подарил ей очаровательную белую собачку, которую она назвала Сиро, в честь песика, которого оставила в Японии. Эту собачку она с удовольствием выгуливала два раза в день. В доме был холодильник. Граммофон. Радио. В гараже стоял «форд» последней модели, на котором он катал ее каждое воскресенье. У нее была миниатюрная служанка по имени Консуэло, которая приехала с Филиппин, она пекла замечательные булочки и пирожные с заварным кремом и предупреждала все ее желания. Она знала, когда у хозяйки хорошее настроение, а когда ею овладевает меланхолия. Знала, удачно ли прошла минувшая ночь. За все это одна из нас была бесконечно благодарна своему новому мужу, который спас ее от участи уличных женщин.

«Стоило мне его увидеть, и я поняла, что моя жизнь изменится к лучшему».

Но время от времени она с удивлением замечала, что думает о мужчине, с которым была прежде. Интересно, как он поступил с ее вещами? Может быть, сжег в тот самый день, когда она его оставила? А ее письма, он тоже их сжег? Интересно, какие чувства он к ней сейчас испытывает? Наверное, ненавидит? Или скучает? Или ему наплевать, жива она или нет? Интересно, он по-прежнему работает садовником у Бернхэмов на Саттер-стрит? Он уже посадил нарциссы? Скосил траву на лужайке? Интересно, он по-прежнему ужинает в одиночестве на огромной кухне или наконец свел дружбу с любимой служанкой миссис Бернхэм, негритянкой? Он по-прежнему перед сном прочитывает три страницы из книги «Советы садоводам»? По-прежнему мечтает стать дворецким? Иногда в конце дня, когда солнце начинало клониться к закату, одна из нас доставала из своего сундучка его пожелтевшую фотографию. «Пора ее выбросить», – говорила она себе, но сделать это было выше ее сил.

Многим из нас уже на третий день пребывания в Америке пришлось гнуть спины над оцинкованными корытами, стирая вещи белых людей: покрытые пятнами наволочки и простыни, склизкие носовые платки, грязные воротнички, кружевные нижние юбки, такие красивые, что нам казалось, их следует выставлять напоказ, а не прятать под платьем. Мы работали в подвальных прачечных в японских кварталах, расположенных на окраинах разных городов – Сан-Франциско, Сакраменто, Санта-Барбары, Лос-Анджелеса. Каждое утро мы вставали до рассвета, вместе с нашими мужьями, и стирали, кипятили и отбеливали. По ночам, оставив наконец корыта и растянувшись под одеялами, мы продолжали стирать во сне и делали так на протяжении многих лет. Конечно, все мы приехали в Америку вовсе не для того, чтобы ютиться в крошечной, отгороженной занавесками комнатенке, расположенной в задней части прачечной «Королевская стирка». Но мы понимали: обратного пути нет. Наши отцы писали нам:

«Если вы вернетесь домой, то покроете позором всю семью. Если вы вернетесь домой, ваши младшие сестры никогда не выйдут замуж. Если вы вернетесь домой, ни один мужчина не посмотрит в вашу сторону». И мы оставались в японском квартале, с нашими мужьями, и старели прежде времени.