Ппц.

- Хоть не на Камчатку? - спрашиваю сразу, припомнив свое первое распределение в такие е*еня, что сбежал оттуда в горячую точку. От смертельной скуки.

Тот губы поджал, насупился. Молчит, не знает, как сказать мне.

- Я ж только с декабря работаю, полгода не прошло, - понимаю, что бесполезно, но вот так сразу принять новости — не получается.

На лице Пушкина ни тени улыбки.

- Я боролся, но ничего сделать не мог, - оправдывается он. - Сам понимаешь, сверху дали сигнал, - при этом он бросает скорбный взгляд на потолок, там пыльная люстра. Он тоже думает о том, что хорошо бы ее помыть, на пару секунд забывая о моей судьбе.

- Меня и так постоянно на всякие сборы гоняют.

Между прочим, это удовольствие дополнительно не оплачивается. А неудобств — масса.

- Ты себя блестяще показал, Ветров. И за твои заслуги перед Отечеством мы переводим тебя... добровольно-принудительно... в гинекологию, - заканчивает Пушкин. И начинает ржать.

Я моргаю, потом чуть сильнее сжимаю челюсти. Дебилы.

- У них там снова нехватка, Ольга Дмитриевна на пенсию ушла! - вторит Чернов. - Сказали, такие находчивые ребята им нужны!

- Парень с боевым опытом, нервы крепкие, то что надо в гинекологии! - продолжает Пушкин, уже покраснел весь, слезы вытирает. Хохочет так, аж хрюкает.

Я против воли почувствовал, как слегка лихорадит. В гинекологию, ну да. Смешно. Очень. Тоже улыбаюсь, оценил шутку. Нескоро мне забудут позавчерашний подвиг.

- Роддома у нас тут нет, уж извиняй, но если сильно тянет...

- Издевайтесь сколько угодно, - тоже начинаю посмеиваться, подыгрывая Пушкину. Можно было, конечно, и съязвить, но тем самым я лишь подогрею их ажиотаж. Так что лучше не нарываться.

- Какого, блть, хрена, Илья? - Пушкин вдруг меняет тон, всплеснув руками.

- Так получилось. Я был поблизости и приехал раньше скорой. Что, нужно было сидеть рядом и ждать, пока сердцебиение плода вовсе прекратится?

Он встал из-за стола, принялся мерить кабинет широкими шагами и заламывать руки. Потом подошел ко мне и похлопал по спине.

- В нашем госпитале нет родильного отделения. А знаешь почему? - не унимался Чернов.

- Потому что служат в основном мужчины.

- А у них что...?

- Матки нет, - сдаюсь.

- Какой молодец! Анатомия — пятерка! У мужиков хер, а не вагина. Но ты, я смотрю, на все руки мастер! Хоть бы намекнул, я б тебя пристроил вон в четвертый родильный. Или в перинаталку, - все не унимается Чернов с матерным погонялом. Нетрудно догадаться, откуда оно появилось.

Но при этом я понимаю, к чему они оба клонят.

- Опыт у меня есть, - говорю решительно. Тут слабину дашь — съедят. - Я знал, что делаю. Все расписал в рапорте. Там три страницы мелким почерком.

Пушкин смотрел на меня долго. То на одно плечо голову склонял, то на другое. Как на дурачка или уродца.

- В Сирии обстоятельства были разные, - я продолжил. - Там не спрашивали специализацию, опыт, знания. Если врач — значит, работай. Можешь спасти — спасай. Я оказался в схожей ситуации и действовал. За каждое движение могу ответить. Итог — обе пациентки живы.

- Но сейчас мы не в Сирии, а в России. В Красноярске. В мирное, мать твою, время. Але!

- Я понял.

Он хмурится.

- Тебе повезло, запомни это. И на рожон больше не лезь. Вообще к этой семье не лезь. Держись от них подальше.

- А то что? - приподнимаю брови.

- А то карьеру свою похоронишь. Что я твоим родителям скажу? Кто им поможет? Военную ипотеку хоть дождись. Игорь Андреевич за тебя поручился перед Барсуковым, но терпение у него не железное.

Дальше пауза. Меня не отпускали, поэтому стою и молчу.