– На жизнь в аду, да?

Она сердито смотрит на меня.

– Перестань, Кэптен. Кто, черт возьми, знает, каково ей было на самом деле. Ты же видел шрамы у нее на животе, как и я. Мы даже не можем предположить, откуда они у нее.

Мои губы сжимаются при упоминании шрамов. Все вышло случайно. Несколько месяцев назад ее рубашка порвалась, что дало моим братьям, мне и Рэйвен увидеть то, что мы не должны были видеть. Виктория никогда не давала объяснений, а мы никогда и не просили объяснить. Я перебрал в уме все возможные варианты, но в нашем мире это может быть результатом чего угодно. Мои догадки могут быть просто смешными по сравнению с реальностью, и не то чтобы у меня был какой-то способ узнать.

– Я думаю, ей есть что рассказать, – говорит Рэйвен.

– Тогда почему, черт возьми, она этого не сделала?

Рэй тихо смеется:

– Спрашивает парень, который неохотно делится с нами своей обычной жизнью, а самыми сокровенными мыслями – только с бумагой.

Я хмурюсь и встаю перед ней.

– Почему она этого не сделала? – дразнит она, похлопывая меня по груди, и ее серые глаза встречаются с моими. – А как насчет того, с чего бы ей это делать? Может, она и живет теперь в большом шикарном особняке, но таким девушкам, как мы, роскошь не приносит комфорта.

– Что это значит?

– Это значит, что мы с ней отбросы, и мы это знаем. На случай, если мы когда-нибудь начнем забывать, общество всегда готово напомнить нам об этом. Мы хорошо понимаем, какие опасности несет надежда, так что… у нас ее нет.

С этими словами Рэй направляется к двери, и я провожаю ее взглядом, зная, что она остановится, чтобы добавить еще что-то, прежде чем уйти.

Она так и делает.

Ее рука ложится на дверной косяк, она стоит вполоборота и смотрит на меня.

– Доверие, Кэптен, – это, как правило, улица с двусторонним движением, но в нашем случае это четырехполосное шоссе с односторонним. Представь, что ты находишься за его пределами.

– Рэйвен, но ведь ты сумела перебраться на другую сторону.

– И я совершала ошибки.

– Но в конце концов ты сделала бескорыстный выбор.

– Может быть, но я часто принимала опрометчивые решения.

– Ради нас, – подчеркиваю я.

Рэйвен пожимает плечами.

– А кто сказал, что она не сделала то же самое? Твой отец привез ее сюда, поместил в безопасное место. Она живет на вашей территории, в вашем городе. Может быть, она испытывает чувство преданности, сама того не сознавая. Или, может быть, она осознает, но признать это – вот это самое трудное. Все, что она знала о Брейшо, связано с человеком, который ее долгие годы воспитывал. Нелегко причинить боль одному Брейшо, когда не так давно ты хотела причинить боль другому.

Беспокойство сжимает мне горло, эта мысль никогда не приходила мне в голову.

А ведь правда, Виктория понятия не имела, что значит быть Брейшо. Все, что она знала, – это то, что Меро сказал ей, чему научил ее. Да уж, это чертовски меняет мышление.

– Если она серьезно относится к изменениям в своей жизни, она в конце концов поговорит с нами, и она знает, что за этим последует. Мы ничего не скрываем друг от друга. – Уголок ее рта при этих моих словах приподнимается в усмешке. – Кроме некоторых пикантных вещей.

Я смеюсь, и она тоже.

Когда за ней закрывается дверь, я падаю на кровать Зоуи, зная, что будет дальше. Если Виктория хочет остаться, ей нужно быть храброй.

Ей нужно прийти ко мне.

Она…

– Папа! – зовет меня Зоуи. – Иди уже сюда!

– Да, папочка, давай, или я нажму кнопку воспроизведения без твоего разрешения! – раздается следом крик Ройса.

Я хихикаю, хватаю одеяло Зоуи, за которым и пришел сюда, и иду смотреть фильм в компании моей маленькой девочки и шалопутного брата.