– Ну что ж слушайте, – начал своё повествование старец. – Царь Александр I прозорлив был. Кутузова очень уважал и даже завидовал, что тот талантливый полководец. Когда француз подходил в Москве, Александр приложился к святым мощам преподобного Сергия Радонежского и услышал внутренний голос, который сказал ему: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, и да поможет Бог изгнать француза из Москвы. Как фараон утонул в Чёрном море, так и французы в Березовой реке погрязнут». Так оно и вышло. А вот ещё, когда в России появилась в высших кругах мода на масонские ложи, Александр I собрал высокопоставленных особ на собрание, и все они изъявили желание вступить в ложу. Тут вошёл архимандрит Фотий и промолвил: «Да заградятся уста нечестивых». От этих слов собрание не смогло и слова сказать, так и разошлись молча, а ложа вскорости распалась. Благодатный муж был Фотий.

Подобно собранию высокопоставленных особ, Хромов и монах не могли слова вымолвить от удивления таким подробностям из жизни Александра I, которые поведал им сейчас старец, но спросить ни о чём так и не решились. Купец счёл за лучшее встать и, сославшись на дела в доме, покинуть келью старца. В сенях ему встретилась жена, которая, удивившись обескураженному виду мужа, остановила его: – Семён, я тут купила холст на рубаху для нашего старца, как ты и велел. Сам отдашь?

Хромов оперся о деревянные перила и произнёс:

– Погоди маленько, охолону на морозе. Ты приехала уже?

– А что случилось? Одначе ты не в себе? – удивилась жена, пряча руки в свёрток холста, как в муфточку. – Видишь, перед тобой стою, знать приехала.

– Феодор Козьмич такие байки рассказывает, так теперь и не знаю, что о нём думать, – озадачился Семён Феофанович, зажав в кулаке окладистую бороду.

– Да ты говори толком, что случилось-то? – крепче прижала к себе свёрток с холстом супруга.

– Ладно, потом расскажу. Айда, – махнул рукой Хромов и за локоть потянул жену обратно к дверям. Вновь войдя в келью, купец понял, что прервал монаха, который тут же недовольно умолк, однако выходить купец не стал и с порога неловко произнёс:

– Прости, отче, помешали мы, похоже, но вот жена холста тебе принесла на рубаху к рождеству.

Агафья протянула старцу сложенный холст, увидела, что он не торопится принять свёрток и робко положила его на край стола. Старец доброжелательно улыбнулся, погладил его и сказал:

– А ведь тебе было велено привезти тонкий холст, нужно было исполнить.

Женщина обомлела, обескураженно опустилась на скамью и, переводя взгляд с холста на старца и обратно, не нашлась, что ответить. Купец, силясь понять, что же произошло, нахмурился, а Феодор Козьмич выдержал достаточную паузу и промолвил: – Но для меня, бродяги, и этот слишком тонок.

Тут Хромов, заподозрив неладное, схватил жену под руку и вывел на мороз.

– Ты что такое сотворила? Ну–ка, сказывай немедля! – раздражённо спросил он, затем встряхнул жену за плечо и резко повернул к себе. Шаль с неё слетела, из–под неё выпала длинная прядь волос.

– А то вон кудри твои на руку намотаю и… – купец грозно посмотрел на Агафью.

– Да что я такого сделала? – плаксиво ответила жена.

Женщина она была неплохая, но не в пример купцу прижимистая. Она тут же во всём и призналась. Помня, что Семён Феофанович велел ей купить для старца самого лучшего и тонкого холста, купила похуже. «Зачем старцу хороший хост, он грубому ещё больше рад будет», – подумала она, зная о том, что старец и не ведает об этом указании мужа.

– Тьфу ты, – выругался купец, затем отпустил жену и вернулся в келью. Открыв дверь, он у порога рухнул на колени, начал отбивать земные поклоны старцу: – Прости, отче, её, не ведает баба глупая, что творит.