Следопыт отмахнулся и пробормотал:

– И то верно. Стар я для всех этих передряг. Не думал, что на моём веку рухнет Исполина. Её ведь ни кочевники, ни варвары не одолели. Да что там? Сам царь Кашалот не сумел. А то, что среди нас будут теперь ходить гладыши да клопы, так это позор на мои седины.

– Кто-кто? – не поняла Лемпи.

Микку поднялся, надел шапку:

– Так энти уродцы, про которых я вам тут толкую. Так их теперь в народе кличут.

– Эй, Микку! – окликнул его Тойво. – Прими тыковку на дорожку, чтобы вернуться из похода в здравии и с колечками в кармане.

– Спасибо, хозяин. Но к вечеру я должен быть на построении, поэтому с утра ни капли в рот. Я ведь как решил? Это последняя моя служба, потом вернусь в Пеньки своё доживать. Поэтому должно мне быть с ясной головой.

С этими словами Микку ушёл.

Лучше бы он напился в тот день.

Со временем поток беженцев схлынул, и трактир совсем опустел. На столичном тракте сквозь булыжники начала проклёвываться первая травка.

Никто больше не появлялся со стороны реки Пестрянки, которая с недавнего времени стала условной границей между Глухолесьем и тем неизвестным царством, что теперь не имело названия. Никто не двигался и в сторону бывшей Исполины, особенно после исчезновения торгового каравана и возвращения еле живого охотника Лупуса.

Даже удивительно, как быстро разнеслись слухи между жителями лесной страны, которые по традиции селились на почтительном расстоянии друг от друга.

Крыша в «Мамочкином приюте» всё так же текла, когда шли дожди.

Без посетителей Тойво хандрил, и сосновой настойки в бутыли становилось всё меньше. Хозяин вставал поздно, в плохом настроении, жаловался на старую рану.

Лемпи шила из скатерти и полинявших шкурок платье и всё время была при деле.

Старушка Ку-Ку ходила собирать травы и коренья – каждое растение в свой лунный день. Она могла пропасть в лесу на несколько дней, а потом вернуться с корзинами, полными ягод и грибов, и пучками душистых трав, висевшими на шее как ожерелье.

Ку-Ку получила прозвище не только потому, что пришла из леса и не имела своего гнезда, – старуха слыла хироманткой, и путешественники, отправляющиеся в долгий путь, частенько протягивали ей свою ладонь, чтобы узнать судьбу.

Никто не мог сказать, сбываются ли Кукушкины предсказания или нет. Но раньше к ней приезжали видные люди из столицы, и редко кто из них уезжал с улыбкой на лице. Ку-Ку брала ни много ни мало – золотым или серебряным колечком. Медные кольца она отвергала и не смотрела, кто перед ней – богач или бродяга.

Тойво немного побаивался старую и, когда хотел ей угодить, пел песни о том, как переименует трактир в «Кукушкино гнездо». На что травница беззубо улыбалась, качала головой и отвечала, что она до этого дня не доживёт.

Ахти всё больше времени проводил, катаясь по округе на лошади. Иногда он охотился и приносил на обед какую-нибудь дичь. Теперь, когда посетителей не было, в его обязанности входило топить печь, подметать в трактире, убираться в конюшне и заботиться о Фиксу.

Возвращаясь с очередной прогулки, Ахти заметил на дороге, ведущей к трактиру, свежие отпечатки подков. Судя по ним, конь всадника был просто великанским. Следы копыт второго коня, следовавшего рядом, казались детскими, хотя имели самый обычный размер.

Парень ударил Фиксу пятками, объехал сосновый островок и въехал во двор.

С первого взгляда Ахти определил, что пропустил что-то интересное.

У входа в «Мамочкин приют» к перилам были привязаны два жеребца. Первый, гигант, поразил мальчика не столько своим ростом, сколько длиной тела и окрасом. Оливковая шерсть местами отливала бронзой, а местами – зеленью. На спину коня была накинута шерстяная попона, хотя день был тёплым.