– Тоска! – пожаловался Кальченко. – Ох и тоска же! Лютая тоска! И вчера была тоска, и сегодня тоска, и завтра она будет так же, родимая!.. Ничего, кроме тоски, в здешних местах нет и никогда не будет. Вот в чем беда. А ведь я такой же столичный житель, что и ты. Ты спросишь – как меня занесло в эти погибельные места? Ну, об этом долго рассказывать… Да и не в этом дело! То есть не во мне дело, а в тебе! Я-то что? Я прапорщик. Захочу, и напишу рапорт об увольнении хоть завтра. И уволят меня, куда они денутся. А почему? А потому что я пешка, понятно тебе? Таких, как я, много. А вот ты – другое дело. Ты офицер. А потому как ты ни колотись, сколько рапортов ни пиши, а никто тебя не уволит. Не для того тебя пять лет учило родимое государство, чтобы взять да и уволить! А потому так ты здесь и останешься на веки вечные в лагерных кумовьях. Ну, может, со временем выбьешься в лагерное начальство… А только это одно и то же. Даже еще хуже, потому что на тебе больше будет лежать ответственности. И вот я у тебя спрашиваю – об этом ли ты мечтал? Это ли цель твоей жизни?

– Но ведь мой предшественник Алябьев сумел добиться перевода, – возразил полухмельной Сергей.

– Алябьев! – с нотками презрения произнес Кальченко. – Сумел добиться перевода! Да, сумел! Да вот только… Знаешь ли ты, сколько лет он протрубил здесь в кумовьях, пока там, наверху, изволили обратить внимание на его горестные вопли? Не меньше десяти лет. Десять лет! Можно сказать, все молодые годы. Да и то… У Алябьева были связи, так сказать, мохнатая рука, которая и вытащила его отсюда. А вот у тебя есть мохнатая рука?

– Нет, – ответил Сергей. – Была бы, разве я сюда угодил бы?

– Вот! – Кальченко многозначительно поднял палец. – А потому никто тебе не поможет! А отсюда вывод – спасаться собственными усилиями. Так сказать, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Вот и делай выводы! – назидательно произнес Кальченко.

– Да какие тут могут быть выводы? – уныло спросил Сергей. – Нет тут никаких выводов. Так, сплошная теория…

– Ну, это как сказать! – не согласился Кальченко. – Умный человек всегда найдет выход. Было бы только желание и понимание. А ты, я вижу, человек умный…

– И что с того? – поморщился Сергей. – Умный, неумный… Значит, не слишком умный, коль угодил в эту дыру.

– Эге! Угодить в дыру может любой, – не согласился Кальченко, – и умный, и дурак. А вот выбраться из нее – это под силу только умному! Вот и соображай!

– Да о чем тут соображать? – криво усмехнулся Сергей. – Выход… Где он, этот выход? Может, его и вовсе нет?

– А может, и есть – да только ты его не замечаешь? – возразил, в свою очередь, Кальченко и посмотрел на Сергея глазами, в которых, казалось, не было ни капли хмеля, хотя пил он наравне с Сергеем.

– А ты, значит, замечаешь? – спросил Сергей. – Ну так подскажи, коль ты такой прозорливый и проницательный!

Но Кальченко, как обычно, уклонился от ответа и постарался перевести разговор на другую тему.

– Вот ты оперуполномоченный, – заговорил он. – Кум… А значит, много чего тебе известно – и о заключенных, и о нашем брате, контролере-прапорщике. Например, о том, что мы делаем свой маленький гешефт. То есть продаем заключенным водку втридорога… Ведь знаешь же? Ну вот, знаешь… И даже докладываешь обо всем Торгованову. А мы на тебя не в обиде. И я тоже на тебя не в обиде. Правильно делаешь, что докладываешь. Такая, понимаешь, у тебя должность. Алябьев тоже знал и докладывал. Да вот только… Скажу тебе по-честному: как все оно было, так и будет. И знаешь почему?