Это был кошмар, злой сон, безжалостное наказание, жестокая мука.

И вдруг Любимов закричал тонким, пронзительным голосом, в котором звучала бессильная злоба и какое-то надрывное отчаяние:

– Люди к орудию! Люди к орудию! Огонь по острову!

– Есть! – отозвался вахтенный и свистнул.

Боцман повторил сигнал, и около пушки выросли три быстрые тени. Они копошились, перебегали с места на место, гремели затвором орудия и железными носилками для снарядов.

– Готово! – послышался голос от пушки.

– Беглый огонь! – тем же надрывным голосом скомандовал Любимов и, озаряемый багровыми вспышками выстрелов, стоял, всматриваясь расширенными глазами в густой мрак, и кричал, взмахивая, как крыльями, широкими полами плаща. Он напоминал печальную черную птицу, и голос его был тревожным криком летящих поздней осенью журавлей.

При вспышках выстрелов на мгновение освещались гребни волн и седое, вспененное море. Любимов, смотря туда, где был неизвестный остров, не видел, как, вскинутые на верхушки валов, одна за другой скрылись в темноте две шлюпки. Он долго стоял, перегнувшись через мостик, и кричал:

– Огонь! Беглый огонь!

Любимов не слышал того, что орудие давно уже смолкло, а когда оглянулся, то не увидел ни вахтенных, ни штурвальных. Он с изумлением протер глаза и крикнул в пространство:

– Свистеть боцмана!

Ему ответил порыв ветра, заставивший качнуться весь корпус "Грифа". Целый дождь тяжелых и крупных капель холодной воды брызнул на него, волна ударилась о корму и, перевалившись через борт, побежала по палубе и сквозь якорные амбразуры вылилась в море. Шуму воды и свисту ветра откуда-то, будто из глубины океана, вторил крик людей. Полный отчаяния, смертельной тревоги и безнадежного призыва, он казался страшным, и даже Любимов не мог его слышать без содрогания. Он заткнул пальцами уши и стоял бледный, потерявший способность соображать и действовать.

Он ждал, что сейчас из-за борта выползут из холодной пучины злые, отвратительные чудища, обхватят его цепкими и мокрыми руками, утащат вглубь проклятой бухты и замучат среди неведомых никому камней и пустынных отмелей.

Любимов вздрогнул и хотел бежать, когда рядом с ним появилась черная тень.

– Останьтесь! – послышался угрюмый, дрожащий от волнения, голос. – Теперь поздно бежать. Вы не хотели уходить тогда, когда я требовал этого. Теперь же вы в моих руках!

– Кто вы? – спросил его, цепенея от невольного страха, Любимов.

– Властитель моря льдов! – торжественным голосом протянула тень. – Властитель земли и всего мира, если бы только я пожелал. Но мне противна ничтожная земля, и постыл однообразный, глупо мятущийся и нелепо ползущий куда-то к неведомому концу мир! Я бы мог уничтожить всех и все, но я устал… Ненавидеть, только ненавидеть тяжело… А любви нет… нет…

– Вы… – начал Любимов, но тень прервала его и страстно зашептала:

– Я вам все скажу, все… Я велик и могуч!.. Все мне подвластно: бури, грозы и море… Жизнь и смерть несет мой мозг. И было бы на земле великое счастье, когда я отдал бы людям все, чем полна моя душа, чем жил мой ум! Но для этого надо было дать радость сердцу, озарить жизнь мою светом счастья. А где они? Первые вспышки чувства, юношеская любовь моя были осмеяны, осквернены… Для той, которую избрала любовь моя, я был посмешищем, презренным негодяем. И я мстил, я буду мстить!

Человек, стоящий рядом с Любимовым, говорил это странным голосом. Казалось, что говорить не он, но кто-то стоящий позади его.

– Вы – командир брига "Ужас"? – прошептал Любимов.

– Я сам – ужас… – словно сообщая важную тайну, также зашептал тот. – Ужас отчаяния перед ненужной жизнью, ужас злобы и ненависти, ужас презрения…