Пока Фарид ел, чересчур, может быть, жадно и торопливо для истинно светского человека (да и где ему было научиться приличному поведению, не в Турции же, где плов едят руками, а насытившись, звучно рыгают, чтобы сделать приятное хозяину? А благоприобретенные европейские привычки тюрьма отбивает очень здорово), Игорь Викторович, откинувшись на спинку кресла, неторопливо и со смаком курил.

На этот раз – трубку, снятую со специальной подставки, где расположились, как шлюпки на кильблоках, десятка три самых разных – вересковых, вишневых, пенковых, фарфоровых, с гладкими и бугристыми чашками, прямыми и изогнутыми мундштуками.

Не сказать, чтобы Чекменев был таким уж поклонником трубок, но в полдюжины ролей, которые он для себя давным-давно сочинил и отрепетировал, входила и такая.

В данный конкретный момент он продолжал играть намеченную роль доброго помещика, слегка расслабленного сибарита, обожающего трубки, домашние настойки на плодах, ягодах и травах, карты, ружейную охоту и рыбалку.

Были у него и другие варианты работы с клиентами, для них – другие служебные дома и квартиры. Зависимо от замысла. Могло ведь потребоваться место, где нужно обсудить насущные вопросы со сторонниками протопопа Аввакума или секты турбореалистов.

И везде Игорь Викторович ухитрялся выглядеть совершенно конгениально[27]. А что поделаешь, работа такая, он уже успел и забыть о своих естественных вкусах и привязанностях.

– Итак, Федор Михайлович, – сказал Чекменев, когда пациент насытился и в меру захмелел, поскольку виночерпий подливал ему ненавязчиво, но постоянно и в нужном темпе. – Надеюсь, вы на подчиненных мне людей не в обиде?

– Да что уж там, господин Чекменев, какие обиды, – совершенно без всякого акцента ответил Фарид. – Работа у нас такая.

То, что Карабекир, он же Насибов, несмотря ни на что, сохранил здравость мысли, узнал его в лицо и дословно повторил недавно мелькнувшую в мозгу у генерала фразу о работе, неприятно царапнуло. Ну а с другой стороны… Специалист, что возразишь!

В плюс ему запишем, лишним бокалом вина вознаградим, а заодно и себя рюмочкой. Все же умный турок сидит перед ним в качестве пленника, совсем не наоборот. Это – утешает и проясняет, кто есть кто на самом деле.

– Раз не в обиде, то начинаем говорить по делу. Как вы, надеюсь, успели осознать и продумать, того, что вы нам наговорили в ходе допросов, хватит, чтобы любой ваш хозяин и куратор намотал вам кишки на шомпол. Так?

– Да, скорее всего. В отличие от вас, европейцев, мои соотечественники и единоверцы гораздо менее толерантны к объективным обстоятельствам.

– Рад, что вы это понимаете… – Чекменев расплылся в самой располагающей из своих улыбок. Но с легким подергиванием щеки. Знающий его близко человек мог бы и испугаться.

Если бы… Если бы ему только было позволено, он показал бы, чего на самом деле стоит его «цивилизованная толерантность». Как цивилизованный человек может (должен) обращаться с подобной Фариду сволочью. Эх, Алексей Петрович Ермолов, куда ушли ваши времена? Но нет, прочь подобные мысли. Мы по-прежнему будем улыбаться и делать вид, что помним о собственной европеизированности и каких-то там конвенциях. До нужного момента…

– Да, – легонько постучал он трубкой о край пепельницы, стряхивая лишнюю золу, – мы, увы, толерантны настолько, что способны не только понимать вас, грязных азиатских дикарей, но и прощать.

Мне, разумеется, жаль мирных людей и бойцов, что погибли в ходе вашей, вполне дурацкой по замыслу и гнусной по исполнению, пятигорской акции… Однако естественное чувство негодования значительно смягчается тем, что единственный наш офицер поставил раком всю вашу кодлу, а указанная поза, особенно если доведена до логического конца, вроде бы должна покрыть позором не только вас лично, господин майор, но и многочисленных потомков ваших.