Он вздохнул; как обычно, скука лишала речи дяди Донасиану энергии – через пятнадцать минут ему надоедало любое занятие. Вот этим его и обойдем, сказала себе Изабель. Молодым не так быстро становится скучно.

Но дядя вдруг снова разволновался – ему пришла в голову новая мысль.

– А знаешь, мне даже завидно, честно: ты можешь поехать за границу. Почему же, в конце концов, во времена, когда наш шарик съеживается с каждым днем, сидеть в Бразилии с ее историей, полной зверств, ее отвратительным, глупым народом, вечной отсталостью и бездумной самбой на краю хаоса? Мы же не только бразильцы – мы еще и граждане планеты! Поезжай в Париж, поживи немного под крылышком у тети Луны! Или, если тебе хочется улететь подальше от родного гнезда, отправляйся в Лондон, Рим или хотя бы в этот старомодный Лиссабон, где по-португальски говорят так быстро, что ни слова не разберешь! В газетах пишут, что в Сан-Франциско расцвела «Власть цветов», а Лос-Анджелес стал столицей «Тихоокеанского бассейна»! – Он наклонился к ней еще ближе и, приподняв длинные тонкие брови, которые были светлее загорелого лба, придал своему лицу то выражение, которое он демонстрировал десяткам женщин, предлагая нечто восхитительное. – Изабель, позволь мне говорить дерзко и выразить свое собственное мнение, хотя я знаю, что мой строгий брат не одобрит и даже наверняка осудит меня: если ты решила попирать условности, стань авантюристкой – актрисой, певицей, призраком из электронного мира, который все чаще замещает собой унылый трехмерный мир тяжелых элементов! Оставь нас за своей спиной! Лети к звездам! Дух захватывает от перспектив, ожидающих тебя, если ты расстанешься с этим, этим…

– Тристаном, – оборвала его Изабель, не дожидаясь эпитета. – Моим мужчиной. Я скорее расстанусь с жизнью.

Красные губы дяди Донасиану мгновенно скривились, и он заметил, что его бокал, давеча наполненный напитком, столь же искрящимся, как и его костюм, уже пуст.

– Это подзаборные речи, дорогая, позволительные беднякам, ибо вульгарная романтика сопливого толка – единственное, что остается, когда нет сил терпеть лишения. Но ты и все мы имеем привилегию жить разумно. Именно на разуме, а не ужасных вековых иберийских мечтах и алчности беспородных собак зиждется надежда Бразилии.

Изабель весело рассмеялась, вспомнив распорядок дня своего дядюшки, – прогулка вдоль пляжей Ипанемы и Леблона ранним утром, предполуденный визит к личному биржевому маклеру – смышленому светлому мулату, который учился в Лондонской школе экономики и принимал все решения по дядюшкиным финансовым делам; второй завтрак и сиеста с одной из любовниц в ее загородном доме с прохладными беседками; вечера на террасе «Клуба жокеев», где он пил джин, любуясь небом над Корковаду, залитым розовым закатом. Она игриво поцеловала его в загорелый лоб и ушла из гостиной по винтовой лестнице, ошибочно полагая, что дядя занимался привычными словесными упражнениями, дабы ублажить семейных призраков.

С тех пор как Изабель начала спать с бедняком, ей стало легче разговаривать с Марией – она уже не так боялась ее злой индейской крови и немногословия.

– Мой дядюшка, – с усмешкой говорила она на кухне, – забывает, что я больше не ребенок, вверенный попечению монашек.

– Он очень любит тебя и желает тебе только самого хорошего.

– Почему ты ему все рассказываешь? Теперь я не могу приводить Тристана к себе – ты же предала нас.

– Я не стану обманывать твоего дядю. Он очень хорошо ко мне относится.

– Как же! – с издевкой произнесла Изабель и принялась за каруру, которое Мария собиралась съесть сама. – Он платит тебе, как собаке, спит с тобой и все время бьет. Я знаю об этом, потому что слышу шум из твоей комнаты, хоть ты и не кричишь.