На что похожа жизнь Менделеевой с Блоком? Когда-то они познакомились, играя Шекспира в дачном театре: Блок был Гамлетом, она – Офелией. Чувства их были как нежные цветы, но вскоре после свадьбы цветы завяли. На место страсти пришли теории Блока о Прекрасной Даме, о темном начале физической близости, любовь их ограничивалась «редкими, краткими, по-мужски эгоистическими встречами», которые к 1906 году и вовсе прекратились. В марте 1906 года жизнь Блока и Менделеевой похожа на старый развалившийся дачный театр, в котором никто не хочет играть.

Прекрасная Дама Любовь Менделеева ничего не понимает в любовных делах и теряется: с одной стороны муж, который, кажется, к ней равнодушен, с другой – безумно влюбленный Андрей Белый. В разговоре она признается Белому, что весь этот культ Прекрасной Дамы, вся эта божественная премудрость и прочая картонная мистика – все это не про нее, все это мимо ее человеческой сущности, она – просто женщина. Белый смотрит на нее такими глазами, что становится ясно: он любит в ней и Прекрасную Даму, и просто женщину, и человека. Оставаясь наедине, они бесконечно целуются и не могут оторваться друг от друга. И вот он уже снимает ее тяжелые черепаховые гребни, достает шпильки, волосы падают, тяжелое дыхание, возня – но вдруг какое-то неловкое движение, и Менделеева отстраняется, вскакивает и убегает. Все-таки у нее есть муж!

– Я люблю Белого! Нет, я люблю Блока! Нет, я люблю Белого! Нет, Блока! – примерно так думает растерянная Любовь Менделеева той весной, примерно это она говорит почти свихнувшемуся от чувств Андрею Белому.

Белый считает, что должен бороться за Менделееву – пусть даже ценой собственной жизни – и решается объясниться с Блоком. И вот они стоят друг напротив друга, и вот Менделеева сидит в углу, свернувшись в комок. И вот – кульминационный момент.

– Я люблю ее. Я разнесу все препятствия между нами или уничтожу себя, – говорит Андрей Белый своему мистическому брату.

– Что же… Я рад, – выдержав паузу, отвечает Блок, и мистическое братство рушится окончательно и навсегда.

Менделеева и Белый договариваются так: Белый едет в Москву на пару недель и ищет средства, чтобы летом сбежать с Менделеевой за границу. Как только он уезжает, Менделеева с облегчением вздыхает и понимает: нет, она не любит Белого. Однако через пару дней она уже думает иначе. А через день снова думает по-другому. В Москву летит ливень писем: люблю – не люблю – люблю – не люблю. Белый на грани. Блок бродит по Петербургу и молчит. Все сложно.

Кузмин до сих пор думает о смерти: револьвер или мышьяк? Одно огорчает его: скоро Пасха, а самоубийца уже не услышит, как запоют «Христос Воскресе», не вдохнет апрельского воздуха, не увидит праздника.

Кошка La Vampa в мартовском настроении. Своим истеричным мяуканьем она мешает художнику Сомову, который пишет портрет Вячеслава Иванова и не может сосредоточиться. Впрочем, Сомов не торопится: ему нравится говорить с Ивановым и Зиновьевой-Аннибал, они очаровывают его своими мыслями, он очаровывает их своей «детской гениальностью». Сомов предлагает написать их парный портрет, но только чтобы Зиновьева-Аннибал была в своем красном хитоне с оранжевой шалью поверх. Оранжевой шалью? Воспламененная этой идеей, Зиновьева-Аннибал бежит в Гостиный двор и покупает отрез оранжевого кашемира. Увидев Зиновьеву-Аннибал в огненном облачении, художник Сомов впадает в экстаз, и с ним даже случаются какие-то спазмы.

Когда до Пасхи остается два дня, Кузмин открывает журнал «Весы» и впервые видит свое стихотворение напечатанным. Мысли о самоубийстве покидают его: не в этот раз. К тому же он, кажется, снова влюбился. А как же Гриша? Гриша постепенно забывается. Прощай, Гриша!