«Что ещё ты успел заметить, проныра?..» Вслух Ознобиша напомнил:

– Благодари праведного Эрелиса, возвысившего меня. Что ж, смелый сын Тузара, здесь ты узрел, сколь далеко тянется старинная рознь. Вожди андархов пировали с сильномогучим у одной скатерти, но сердца простолюдья по-прежнему шают враждой. Моему государю не благоугодно, чтобы старые угли вновь запылали. Идём, оруженосец славного ахшартаха. Воины расправы сопроводят тебя до Верхних ворот.

Хасин вновь поклонился и наконец-то повязал выбитый от пыли платок. Судя по лукавой улыбке, угар схватки вполне оставил его, и бросать затеянную игру Топтама не собирался.

– Советник праведного вознесён под облака, – сказал он, поглядывая на пятерчатку Ознобиши с двумя пальцами, свёрнутыми на сторону. Райца торопливо поправил ватные кончики. – Телохранитель ничтожен, он лишь рука на клинке да грудь, готовая принять стрелы. В чужом городе он уязвим, точно женщина, лишённая спутника. Встретив в пути доброхраброго мужа, женщина просит его: «Будь моим братом!» – и обретает защитника. Не гони бедного чужестранца, ближник великого. Будь сегодня мне братом, выведи на торг.

Он смотрел весело и бесхитростно. Как есть простой охранник, одинокий чужак… чей истинный сан без ущерба для чести выдерживал даже сравнение с женщиной.

«Усмяную броню стрелы язвят, от булатной отскакивают…»

Царевна выглядывала из-за плеча Нерыжени, отчаянно кивая: да, да!..

– Идём, брат мой, пришедший свободным, – торжественно произнёс Ознобиша. И зашагал в прежнем направлении, чувствуя себя сводником.

– Что ты надеешься отыскать в торговых рядах, достойный сын Тузара? – спросил Ознобиша, когда впереди разлился промозглый свет дня. – Почтенному ахшартаху довольно было сказать, и любой товар доставили бы на погляд.

– Топтама спустился в утробу горы не по воле сильномогучего, лишь с его разрешения. Мы слышали, купцы везут из северных чащ предивные загадки, лакомство для утончённых умов. Порок Топтамы есть любопытство. Этот воин хочет разведать, что переняли андархи. Ты знаешь всех лучше, как выселки порой сберегают исконное, даже то, что забыла коренная отчизна.

«Переняли?.. Выселки сберегают?..»

Изысканная беседа становилась похожей на вежливый поединок.

– Тебе ещё предстоит убедить меня в наследовании шегардайских поделок, – медленно проговорил Ознобиша. – Хлеб райцы – наука. Наши летописания впрямь рисуют хасинов гораздыми на хитрости, силки и ловушки…

– Кого ты объемлешь этим именем, правдивый? Хилэгов равнинных, ищущих чужих пастбищ и стад? Или нас, горных хивасов?

– Мой черёд каяться в недомыслии, сын Тузара. Наши сказания едва упоминают землю Хур-Зэх. Мы долго не имели вестей с юга и даже не ведали, что твоё княжество уцелело в Беду.

– Мы любим наши горы, как любят матерей и отцов, – мечтательно улыбнулся Топтама. – У каждой вершины, ручья, озера есть душа и славное имя, чтобы благодарить и приветствовать. Мы много раз защищали горы от врагов, и в лихой день они защитили нас. Мы плачем о каменных исполинах, израненных небесным огнём, но наши сердца полны гордости. Мы верим: настанет весна и цветущие травы обласкают раны земли…

«А славно у тебя язык подвешен, рында посольский, – хмыкнул про себя Ознобиша. – У Косохлёста небось рот на замке, да и Нерыжень не речиста. Милая Нерыжень…»

Ещё ему крепко казалось – рассказы хасина были предназначены совсем другой паре ушей. Тех самых, спрятанных под чужими вихрами и сползшей шапчонкой.

Топтама, похоже, смекнул, что этак недолго выдать себя, и стёр улыбку с лица.