Косохлёст уже расположил ковровые заставки, назначенные скрыть тайных стрельцов. Ознобиша урядил важные места для царевичей и красных вельмож. Сенные девки под водительством Змеды развесили цветочные плетеницы, сработанные из лоскутков и крашеной пряжи. Царственная рукодельница знала толк в горлянках, блаватках и троецветках. Глазу, отвыкшему от живого цветения, лепестки, сплочённые клеем, сошли бы за настоящие.

Там, где предстояло воссесть хасинскому гостю, красовался толстый болван из водорослей и тряпья. Змеда, боясь ошибиться, всё повторяла его почёт:

– Арх… арах…

– Ахшартах, – тихонько подсказывала Вагурка.

На самом деле ещё многое нужно было уладить. Кому за кем ступать через порог. Снимать ли шапки хасинам, не привыкшим обнажать голову. И главное, если Эрелис назовёт будущего зятя хораном, сиречь сыном Солнца, не признает ли он косвенным образом его старшинство?.. Впрочем, этим надлежало заниматься уже не Змеде, а Фирину Гриху и правдивому Мартхе. Коршаковна наконец присела на резную скамеечку, отомкнула нарядный ларец, вынула гусли. Пальцы, казалось бы прочно забывшие отроческую науку, всё охотнее пробуждались к игре.

– Отзовись, сестрица великая! – размяв руки наигрышами попроще, окликнула Змеда. – Вели, пусть милая воевница сюда подойдёт, совет даст!

Коршаковне пришлись по сердцу песни, доставленные заменками из дружины. Она хотела их завтра сыграть, но побаивалась неудачи.

В тылу стоячей завесы, воздвигнутой над ворохом парчовых подушек, послышался шорох, смешки. В чертог выбрались Эльбиз с Нерыженью. Понятно, сокровищу Андархайны не будет места на царском выходе к сватам, но… какой запрет обуздает девичье любопытство, да при братнем потворстве?

Змеда повернулась навстречу. Хотела спросить, довольно ли видно в отверстия, запрятанные среди шёрстки ковра… Не успела. Косохлёст крикнул – резко и как-то очень страшно, и в пухлый ветошный болван ударили самострельные болты. Только пыль струйками завилась.

Отзвук выкрика ещё метался меж стен, а царевна Эльбиз уже растянулась на полу, сбитая с ног. Нерыжень прикрывала её собой, упав сверху. Змеда выкатила глаза, лишившись речи в железной хватке Сибира. Ознобиша успел кинуть руку в левый рукав, вспомнить, поменять руки, вырвать нож левой – из правого рукава.

Сенные девки Коршаковны с визгом скучились в углу. Все, кроме Вагурки, неловко заслонившей Ардвана.

…И нестройно, беспомощно всхлипнули гусли, далеко отлетевшие по коврам…

– Слышь? – легко вспорхнула на ноги Нерыжень. – Ах…шарах этот воин сведомый, но не он будет угрозен.

– Твоя правда, – кивнул Косохлёст. – Как войдут, пробежишься за полстями, направишь стрельцов.

Рассерженная Эльбиз вскочила лишь чуть медленней Нерыжени.

Белый Ознобиша ещё стоял с ножом у бедра, отчаянно готовый к схватке и к смерти. «Но я ведь не осудил несудимого? Не осудил?..»

Видение живого человека, скорчившегося на полу, медленно отступало. Там был всего лишь ком водорослей и тряпья.

– …Прикажи казнить, матушка государыня, локоточки твои белые стиснувши, – покаянно гудел Сибир, невесомо поднимая грузную Змеду и водворяя на скамеечку, подставленную Вагуркой.

Коршаковна сперва безмолвно моргала, потом выдохнула и вдруг раcсмеялась. Царевны андархов были дочерьми воинов.

– Цыц, барабошки! – прикрикнула на сенных, и голос окреп. – Вам что было сказано делать, если сполох? А вы, дурёхи?.. – Повернулась к Сибиру, кое-как разогнула пальцы, смявшие полосатый налатник. – А на тебя, добрый молодец, мне грешно бы сердце ожесточать…

Ознобиша смотрел, как она, смешно отдуваясь, берёт гусли, протянутые Эльбиз. Играть, правда, не возмогла: руки дрожали и не умели найти струн. «Ишь, рынду хвалит… Иная бы гневом опалила, прогнала… Сибир управился досуже, а я? Не туда смотрел, не то думал, промешкал. Размазня…»