Так смотрел на Лесю тот, кто вытащил ее из-под корней старой сосны. И никогда еще ей не становилось так страшно под чьим-то взглядом.

…Ее тащили через орешник. Волокли по земле, дергали, царапали, больно впивались грубыми пальцами. Мир смешался в клубок из темноты, острых веток, скользкой грязи и камней, что норовили выскочить и попасть под ноги. Земля пошла под откос, и Леся поняла, что они спускаются по скату оврага. Зябкий воздух загустел, стал молочным и плотным. Туман поднимался от дна наверх, клубился хищными щупальцами, тянулся к Лесе, забивался в нос и рот. Поодаль трещали ветки, кто-то недовольный рычал, послышался удар и задушенный стон. Позади раздалось гневное шипение. Значит, схватили не ее одну.

Их всех тащили по склону, подгоняли тычками и скалились. Но шеи оставались не сломаны. Для этого хватило бы одного движения. Раздался бы хруст, кровь бы потянулась струйкой из распахнутого рта. Путь бы закончился на краю оврага, будь на то воля чудища с мордой зверя и натруженными человечьими руками. Но они спускались все ниже, скользили по грязи и мху, обходя поваленные деревья и рыхлые водомоины, пока не достигли дна.

Там пахло затхлостью, но Леся, привыкшая к духу болота, что тянулся за ней, почуяла лишь, как холодно стало кругом. Чудище ослабило хватку и толкнуло ее на землю. Леся послушно опустилась в грязь, поджала ноги, обхватила себя за плечи. В темноте было не разглядеть ни похитителя, ни тех, кто тащил в овраг Лежку с мертвой теткой. Но чужаки были рядом – дышали тяжело, скользили во тьме лоскутами тьмы еще большей, пахли влажным мехом и злобой, пока усмиренной, но способной вспыхнуть в любой момент.

– Сиди!.. – Рык, глухой и утробный, родился в глубине оскаленной волчьей пасти, но принадлежал он человеку.

Леся замерла, она и не думала шевелиться, но темнота всколыхнулась там, откуда доносилось сиплое дыхание Лежки.

– Мы лесного рода, – слабо начал он. – Ни с кем здесь не в ссоре, ни с кем не в брани, отпусти.

– Сиди!.. – повторил волк, шагнул от Леси в темноту, послышалась возня. – Разорву! – пригрозил он с ледяной яростью.

Лежка затих. Туман оседал мокрой взвесью, серебрился на шерсти сотнями капелек, выдавал прячущихся в ночи. Тот, что скрывался за волчьей мордой, стоял у кряжистой осины, весь укутанный в шкуру, только запястья да ладони голые. Второй, высокий, узкий в плечах, с раскидистыми рогами на маленькой голове, подошел к нему и положил руку на плечо. Леся поспешила отвести глаза – в их тревожном молчании было скрыто куда больше, чем в самом яростном рыке. Третий же прятался поодаль, среди сухого бурелома. От него шел дух горячего тела, жесткой шерсти и опасности. Он злился, но не смел нарушить тишины. Леся решила, что от него стоит держаться дальше всего.

Но Лежка того не понял, зашевелился в попытках встать.

– Я же свой, я Батюшкиного рода! – просяще бормотал он. – Хозяина вашего…

Третий рванул к нему через ветки и грязь. Миг – и оказался рядом. Леся увидела, как в распахнутой кабаньей пасти вспыхнули два уголька. Чудище схватило Лежку за грудки, потянуло к себе и швырнуло на камни. Тот слабо всхлипнул и затих.

Леся подскочила на ноги, разорвали молчание двое у осины, шагнули к бурелому, встали между кабаном и его жертвой, зарычали, предупреждая. И только мертвая осталась застывшей фигурой у большого камня, поросшего мхом.

– Разорву! – лютовал кабан, нависая над Лежкой. – Лесная падаль! Разорву!

Он говорил человечьими словами, яростными и злыми, но человечьими. Леся шагнула ближе, сама не зная еще, что будет делать.