– Так ведь внучок под вашим руководством свой реферат писал. Вот и Вениамин с вами запросто напишет свою кандидатскую.

– Ага! А потом мое же место займет!

– Вам давно пора на покой. Сами жаловались, что сменщика нет.

– А его и нет! Этот сопляк разве фалеристикой увлечен? Как бы не так! Я его к стенду подвел, показываю, тут у нас знаки Суздальского полка, тут офицерские, тут солдатские, тут медали, которые при посвящении в полковые офицеры кидали на банкете по случаю прибытия в полк в бокал с шампанским. А Веня стоит, ногами перебирает, только и думает, как бы ему от меня сбежать. И плевать ему на то, что всякому новому офицеру в полку обязательно заводили отдельный столовый прибор – серебряные ножи и вилки, фарфор, хрустальный бокал с символикой его полка. И в бокале медаль обмывали. После обмытия ее обычно носили на шее.

– Вы всегда очень интересно рассказываете. Вас даже школьники слушают с вниманием.

– А этот парень не стал меня слушать! Скучным Вене мой рассказ показался. Длинно больно. Вы, говорит, мне только краткие сведения давайте. Все только вкратце, я вас очень прошу. А разве можно про историю нашей армии, про наших героев и вкратце? Как человек, явившийся работать в музей, вообще осмеливается о чем-то таком просить? Чтобы вкратце? Нет, это у меня в голове не укладывается! Наоборот, он жадным должен быть до знаний. Ему все должно быть интересно. Он меня просить должен, чтобы я рассказывал и рассказывал. У него глаз должен гореть, когда он на кресты и медали смотрит. А у этого глаз тухлый! А значит, и нутро у него тухлое. Не желаю я себе такого сменщика, и пусть там в министерстве хоть что делают.

Однако невзирая на бурчание Глеба Михайловича, мнение которого все очень уважали, ссориться с директором – Иваном Петровичем, который стоял за Веню горой, – и неким всемогущим родственником из министерства никто не отважился. Веня получил экскурсии, часы для научной работы, а Глеба Михайловича сделали его научным руководителем и вроде как ответственным за будущую кандидатскую Вени.

– Обложили меня! – жаловался старик. – Со всех сторон обложили! Не буду этому гаденышу помогать, он такую ерунду напишет, что мне же потом стыдно будет.

– И все равно защитится, коли у него такая лапа наверху.

– Вот это и обидней всего. Защитится и на мое место сядет. А знаний у него ноль. Я лично проверял. Книжки ему давал читать, ничего не усваивает. И обидней всего, что такой человек может занять мое место. Как подумаю, прямо как ножом по сердцу. Он же один способен всю научную работу запороть. У него ни знаний, ни чутья, одно лишь высокомерие и снобизм.

Ксюша была целиком и полностью на стороне Глеба Михайловича. Ей тоже претило, как презрительно Веня общался со стариком. Будто бы тот был ему что-то должен. Будто бы все вокруг были Его Сиятельному Величеству Вениамину что-то должны.

А Глеб Михайлович еще и от себя добавлял:

– И хуже всего то, что не любит Веня нашу историю. И страну нашу не любит. Ему бы все только иностранное нахваливать. А к таким людям у фельдмаршала свое отношение было. Помните, как он одного своего адъютанта французам захотел отдать?

Был у фельдмаршала адъютант, который все иностранное, в частности французское, нахваливал. В Париже сейчас шоколад пьют, в Париже сейчас променад по Елисейским Полям делают, в Париже то, в Париже сё. И все-то ему нравится, все-то он чужое хвалит. Фельдмаршал долго терпел. Встретит молодого офицера и все спрашивает у него, где батюшка с матушкой у адъютанта живут, под Парижем, чай, у них имение. А юноше и невдомек, что фельдмаршал его к разуму призвать пытается. Решил, что чудаковат фельдмаршал к старости стал, головой слаб, не помнит, что раньше спрашивал. Видит фельдмаршал, что молодой офицер его намеков не понимает, и другую штуку придумал. В ту пору между пленными русскими и французами был обмен. Насчитали пятерых французских офицеров к обмену, но фельдмаршал потребовал, чтобы к ним добавили шестого – своего адъютанта.