– Через Кристалл они с рождения воспринимали, да и теперь продолжают воспринимать образы мира и потому являются своего рода средством экстренной связи и системой оповещения о серьезных событиях, требующих вмешательства Трех Варов, а то и более высоких сил, – ответил Рэт. – Эти способности жриц у всех на виду. Узнать же о них что-то большее – трудно. Ведь храм хоть и открыт для всех, но жрицы держатся особняком, почти не вступая в прямые контакты с внешним миром. Потанцевать перед народом в храме ритуальные танцы, помахать ручкой с балкона, раздарить улыбочки, но не более. Не то чтобы это было запрещено каноном, но такова традиция. Считается, что чем более внимания жрица будет уделять миру внешнему, тем менее внимательно станет она относиться к своему дару чувствовать и связи с Жиотоважем.

– Значит, то, что сейчас к нам в составе полного посольства направляется жрица, – случай редкий? – оживилась богиня.

– Да, это очень высокая честь, такие прецеденты бывали нечасто, – поразмыслив, ответил Рэт, тщательно пережевывая здоровенный кусок сладкого пирога с ромово-абрикосовой начинкой и рубленым миндалем.

– Элия, открой, я знаю, что ты здесь. – Массивная, укрепленная заклинаниями дверь кабинета содрогнулась от сильнейшего удара кулаком. И отлично знакомый суровый голос подсказал богине, что это тактично постучался принц Нрэн.

– Принесли демоны желанного гостя, – недовольно фыркнул шпион с под завязку набитым ртом. – И что теперь прикажешь делать, королева моя дорогая? Может, мне под стол спрятаться? А то ведь его грозное высочество сразу поймет, что мы занимались здесь грязным развратом и прочими восхитительными вещами, возревнует, схватится за меч и не пощадит моих цветущих юности и таланта.

– Нет уж, нечего у меня под столом пыль собирать, сиди, как сидел, а я выйду к Нрэну, – решила принцесса и с тяжелым вздохом встала с кресла. – Но смотри, не съешь весь абрикосовый пирог, а то я смертельно обижусь и жестоко отомщу: пожалуюсь кузену, что ты меня изнасиловал.

– Я больше не возьму в рот ни крошки, милая, – тут же поперхнувшись куском, клятвенно пообещал Рэт двери, закрывающейся за спиной Элии, и потянулся к другому лакомству – «Шкатулке Шатилье» из миндаля и лесных орехов, скрепленных нугой, наполненной липовым медом с фруктовыми цукатами.

– Я узнал, что ты в Лоуленде, – тихо пробормотал Нрэн, как всегда разом утратив всю свою решительность, самообладание и красноречие при виде прекрасной кузины, представшей перед ним.

– Прекрасный день, дорогой, – кивнула Элия. – И что?

– Ты говорила, что хочешь побыть одна, отдохнуть на Эйте от общества, – с некоторым намеком на претензии сказал принц, ревниво принюхиваясь к ароматам изысканной пищи и мужчины, которые просачивались из кабинета. – А теперь ты здесь…

– Меня вызвал государь. Я выполняю его поручение, – отрезала принцесса, больше всего на свете ненавидевшая ревнивые попреки. – Как, впрочем, думаю, и ты.

– Да, мне приказано отправиться в Альхасту, демонстрировать военное присутствие. Но я не мог этого сделать, не повидавшись с тобой, – вздохнул бог и выдавил из себя еще одно предложение: – Я соскучился, три луны – это очень долго.

Элия задумчиво смотрела на кузена, с мрачной иронией размышляя над тем, что Нрэн, даже став ее постоянным любовником, так и не научился словесно выражать свои чувства. Куда лучше ему, немногословному и нелюдимому от природы, удавалось их практически доказывать. Безумные ласки и дорогие подарки были единственным доступным принцу языком любви. Вот и сейчас он в свойственной ему немногословной манере практически умолял о свидании, а в его устах это звучало как составление графика движения наемных экипажей. Наверное, бог все еще мучительно боялся сказать или сделать что-нибудь не то. Каждый раз, когда принц говорил, у Элии создавалось впечатление, что он ступает по тонкому льду и думает только о том, что вот-вот с головой уйдет под воду. Самым страшным кошмаром для бога оставалась перспектива ссоры с кузиной и захлопнувшаяся навсегда дверь ее спальни. Может быть, поэтому он так чудил: то старался всеми силами избегать ее, то неотступно следовал по пятам, то безмолвно повиновался, то пытался предъявлять права. Кроме того, в душе Нрэна все еще продолжалась безнадежная борьба между стремлением к бесстрастному покою и жаждой любви.