Официант подал знак из зала, и мэтр снова выкрикнул.

– Шесть! Кто спрашивал столик на шестерых!

Где-то в середине очереди возникло хаотичное движение, и вперед выдвинулась группка. Мэтр пересчитал счастливчиков по головам.

– Постойте, вас же только пятеро.

– Да, шестой на подходе, – нашлась женщина, посылая ему блистательную напомаженную улыбку.

– Извините. Только полные столики. Есть еще шестерка? Нет? Кто не против разделить столик? Четверо и двое?

– Двое, – сказал я, обнимая Алексу за плечи в доказательство того, что мы оба на месте.

– Allez, les deux amoureux[16], – сказал мэтр, и мы прошли.

Нас окутал теплый запах гратена и умиротворенный гул голосов. По проходу мы шли, испытывая блаженство, как если бы нас допустили в эксклюзивный клуб. В ресторане было не меньше сотни столиков – все занятые, – и они были расставлены длинными поперечными рядами, как в столовой. Впрочем, ничего себе столовая – высокие зеркала в рамах, стены расписаны под классический французский сад, над которым завис аэроплан эпохи Первой мировой.

Мы протиснулись на свои места возле низкой деревянной перегородки, и уже в следующее мгновение к нам присоединилась четверка американцев, которых ранее обошли в очереди. Bonsoir[17], кивнули они и дружно скинули свои анораки рафтеров. Нетрудно было догадаться, кто с кем в паре, – одни седовласые, у других волосы черные как смоль.

Мы с Алексой заказали аперитив – два coupes de champagnes[18] – и, не сговариваясь, перешли на французский, чтобы отвоевать для себя немного интима.

– Посмотри, как они уткнулись в свои путеводители. Готова спорить, они даже не знают, в какую страну приехали, – сказала Алекса.

– Думаю, что знают. В меню сплошь французская кухня…

– Ты понимаешь, что я имею в виду, Пол. Они в полной уверенности, что Париж – это Франция, а Франция – страна художников и шампанского.

Я уж не стал напоминать ей о том, что сама она – фотограф и только что заказала себе бокал шипучки.

– Значит, ты действительно не огорчена тем, что с американской мечтой придется проститься? – спросил я.

– Конечно нет, мне совсем не хочется туда ехать и терпеть их коррупционную систему. И я знаю, что ты найдешь способ расплатиться с долгом и сохранить свою долю в café.

Мы чокнулись и выпили за ее оптимизм.

– Э… простите? Мы есть американцы. Вы… э? Перевести меню для нас, если вас можно?

Мы повернули головы и уставились на четыре пары идеально ухоженных трансатлантических челюстей.

Я вступил в диалог, прежде чем Алекса успела проворчать что-либо насчет колонизаторов от культуры, которые не в состоянии расшифровать меню, если в нем нет картинок гамбургеров.

– Чем могу помочь? – спросил я.

– О, у вас такой замечательный английский, – сделала мне комплимент седовласая женщина.

– Мерси, – ответил я, вспомнив о том, что сегодня выступаю в роли француза.

– Где вы его учили? – спросила она.

– По фи-ильмам Олливуда, – сымпровизировал я.

– Вау, это потрясающе. – Жгучая брюнетка захлопала своими густо накрашенными ресницами.

– Да, все, что ни есть из Олливуд-фи-ильм, я говорю с идеаль аксэнт. «Давай, сегодня мой день. Это ты мне? Hasta la vista, детка»[19].

Убеленная сединами пара с американской половины стола отнеслась к моим словам с некоторым скепсисом, однако брюнеты нисколько не усомнились в просветительской миссии Голливуда.

– А откуда эта цитата: «Чем могу помочь»? – спросила брюнетка.

– «Остин Пауэрс 2»? – рискнул я.

– О, Пол, – вмешалась Алекса. – Не слушайте его, он англичанин.

Прогремел взрыв смеха. Я так и не понял, чем он был вызван – то ли это я удачно пошутил, то ли само английское происхождение изначально комично.