– Давай скорее. Обувь почисти только, – замахала она рукой.
Он слабо замотал головой:
– Нам нельзя туда садиться.
– Что?.. Почему? – Она перестала топтаться на асфальте.
– Водитель так предупредил, – ответил он, не двигаясь с места.
– Не говорил он такого. Не видишь – ждет. Давай шустрее. – Оля протянула руку.
Женя шагнул. Но не к ней, а в сторону. Потом еще шаг. Теперь он мог заглянуть внутрь. Катя сидела, придавленная сумкой, смотрела вверх, в крышу. А может, вообще глаза закрыла. Водитель словно слился с креслом, не оборачивался, ждал почти неподвижно.
– Не задерживай, Женя. Что с ума сходишь? – Оля сделала серьезное лицо и сурово уставилась.
– Нет. Не хочу. Нам нельзя! Пойдем дальше.
Посмотрел на нее с мольбой, а затем скосился обратно в салон. Водитель забарабанил по рулю. На его подголовнике с обратной стороны висела маска лисы. Совсем не для детского утренника.
Оля согнулась, заглянула в салон:
– Простите, пожалуйста, сейчас мы. Сейчас-сейчас. Извините.
– Да ничего, – бросил водитель.
И Женька заколебался, а не валяет ли он, в самом деле, дурака. Настолько мирным, приятным и добрым оказался этот голос.
– Женька, хватит тупить! Бесишь! – крикнула с сидения Катька.
Он шагнул к машине. Оля подошла и потянула.
– Протри кроссовки. Давай резче. Вот тут лужица.
Он стал неуверенно шаркать, опустив голову. С каждой секундой росло жуткое чувство, что из нутра машины его изучает чужой, острый взгляд. Женек не поднимал головы, наблюдая, как грязь с подошв растворяется в луже. Шею сковало. Там, куда целили эти неведомые глаза, он ощущал мурашки. И все-таки знал, что все равно посмотрит. Как бы ни было страшно, посмотрит. И быстро вздернул голову – хотел поймать водителя, увидеть его лицо.
Но тот сидел все так же, взирая перед собой. Зато хищные, черные и в то же время пустые глаза лисьей маски всматривались. Не отрываясь и не моргая. Глубоко-глубоко, туда, откуда разливался холодом по телу страх. Женя и сам не знал, где эта червоточина. Но лиса нашла, довольная и голодная. Мотор вдруг зарычал по-звериному.
Буря вновь метнула искр. Оля дернулась. Стала его подталкивать.
– Оль, давай не будем. Я не хочу. Я… я, мне… страшно, – последнее он прошептал.
– Так, Женя! Хватит уже! Ты домой хочешь? Скоро ночь. Гроза, дождь. Всё, залезай давай! – чувствовалось, как она едва сдерживает раздражение.
Он снова отступил. Оля схватилась за голову.
Почему они мне не верят? Мы же семья… Женек не знал, что делать. Сесть в машину, а потом винить себя. Или… Но как ему убедить их? Как вырвать из черного-черного сундука?
– Давай дойдем, мы же…
– Нет! – оборвала его Оля. – Уже поздно, мы все мокрые! Я устала, а помощи от вас… Быстро залезай.
И он заплакал. Заревел в голос. Надул губы, опустил голову и заныл, как капризный молокосос. Это единственное, что он придумал. Оля толкнула его к двери. Он отмахнулся, вырвался, отбежал. Присел на корточки и продолжил ныть.
– Достал! – взорвалась Оля. И словно в ответ – проворчал гром.
– Катя, вылезай! – процедила она. И нагнулась за сумкой.
Бухнула сумка. Топнула Катя, спрыгнув с сидения. Хлопнула дверца, замкнув тьму.
«Девятка» тронулась. А затем рванула, мерзко гогоча. У самой вершины склона приняла в себя осколки молний, метнувшихся к земле. И в их огне исчезла.
В один миг стих ветер. А затем по склону скатился запоздалый хрупкий гром. И вновь стало тихо. Только Женька подвывал.
– Ну ты и придурок, – буркнула Катя и добавила противно, – Трусишка.
Он поднялся, выпрямился. И смахнув влагу – то ли слезы, то ли дождь, скромно улыбнулся. Она толкнула Олю: