– Нас приговорил к смерти самозванец! – поддержал товарища по несчастью худощавый старик справа.

– Мы гибнем за правое дело! Жители империи, вами правит самозванец! Это я вам говорю! Князь Юсупов! – заорал во все горло третий заговорщик. Зажмурившись, он оцепенел в ожидании смерти.

Время шло, но ничего не происходило. Шувалов ощерился, выплюнул со злостью:

– Ждете покаяния? Мольбы о пощаде? Этого не будет!

– Сволочи, – не открывая глаз, процедил Юсупов.

– Давайте уже! Ну! – гневно потребовал Волконский и с силой дернулся.

Никто из воинов даже не пошевелился. Жуткая, гнетущая тишина давила мне на уши, дыхание учащалось. Вдруг послышался ритмичный стук барабанов. Мужчины в балаклавах сняли петли с шей приговоренных. Подталкивая их в спины, заставили спуститься с помостов и, не говоря ни слова, повели к двери в каменной стене.

На экране крупным планом показывали заговорщиков: в их глазах плескалось непонимание и… затаенный страх. Опальных глав родов вывели на небольшую площадку, окруженную стенами – настоящий каменный колодец. Взгляд зацепился за три плахи. По телу пробежала дрожь, а волосы на руках и голове зашевелились.

Барабаны замолкли. Через несколько мгновений им на смену пришел характерный звук вручную натачиваемого металла. Резким тычком вынудив стариков упасть на колени, палачи с силой прижали их головы к деревянным колодам.

Секунды складывались в минуты. Даже для меня ожидание становилось невыносимым. Все сильнее нервничая, я закусила губу до боли.

– Твари, нелюди, – голос Юсупова дрогнул.

– Ненавижу, ненавижу, – лежа щекой на плахе, прохрипел Шувалов.

– Чего медлите? Убивайте! – заорал Волконский и забился под рукой палача. Тщетно.

Мерзкий, отвратительный звук точила о топор ввинчивался в мозг. Во рту пересохло, кровь пульсировала в висках. Камера безучастно выхватывала перекошенные лица пожилых аристократов. От их былой уверенности осталось жалкое подобие. Теперь страх этих мужчин стал очевиден.

Оглушающая барабанная дробь грянула из динамиков телевизора. Вздрогнув от неожиданности, я судорожно сглотнула. Одним рывком поставив заговорщиков на ноги, палачи вновь их повели… куда-то.

А через мгновение показали Красную площадь, заполненную народом. В полном безмолвии люди смотрели на гигантские экраны. Изображение плавно сместилось. Тем, кто следил за казнью в прямом эфире, позволили увидеть то, что находится в центре площади: три эшафота.

На одном стоял здоровенный котел с кипящей жидкостью. На другом был закреплен бревенчатый крест. А на последнем лежал кол: жирно поблескивающий маслом и с закругленным концом.

Стук собственного сердца отдавался в ушах. Император приготовил заговорщикам не быструю, но мучительно долгую, лютую смерть: одного сварят живьём, второму методично переломают кости и позвоночник, а третьего посадят на кол.

Нет. Это уже выше моих сил.

Прижав руки к лицу, я уткнулась в колени. Сердце стучало, как сумасшедшее. Внезапно услышала не просьбу, но мольбу:

– Государь, живота! Каюсь, жажда власти одолела. Димитрий, пощадите! Вы законный наследник престола, оклеветать вас хотели пред народом. Молю, государь! Пощадите!

Это же Шувалов.

Послышался неодобрительный гул толпы, полные презрения выкрики, какой-то непонятный шум.

– Пощади, владыка! – взмолился кто-то голосом, очень похожим на Юсупова.

– Убей сам за учинённое предательство! Приму смерть от рук твоих с благодарностью. Виновен, государь, пред тобой. И пред народом виноват, – громко покаялся Волконский.

– Ещё главы родов называется, – крикнул кто-то с насмешкой. – Позорище!