: либо сидишь в засаде, бдишь за кем-то, либо чего-то измеряешь...

Боярич вылупился на неё так, как будто он не человеческий сын, а совиный птенец.

— Ты не скорбна ли умом? — вкрадчиво спросил он.

Дуня обиженно запыхтела и решила отстоять свою точку зрения:

— Вот ты тут! — она обличительно топнула ножкой и уперлась пальцем в его грудь. — За сугробом тебя не видно, а ты сидишь и на всех глядишь! — она махнула в сторону двора, где продолжали носить сундуки. — Я так думаю, что ты кого-то проверяешь или украдкой подсчитываешь имущество.

Брови сына хозяина дома поползли вверх, но Дунино предположение о том, что он ведет догляд отверг резко и даже неприязненно:

— Сижу, но не гляжу и не подсчитываю.

— Ну, значит, проводишь эксперимент! Вот только какой? — Дуня задумчиво постучала указательным пальцем по верхнему зубу и с подозрением оглядела боярича. Он от макушки до пят был замотан в шкуры… и что бы это значило?

— Ну? Чего надумала? — заинтересованно поторопил её боярич.

Дуня сердито глянула на него, попыхтела и расстроенно развела руками:

— Ну, не знаю! Может, ты теплопроводность шкур определяешь?

— Чего? Ты где таких слов нахваталась?

Дуняша скривилась и обижено отвернулась. Они помолчали, а потом она вспомнила, что её ждут и из вежливости предложила вернуться в дом, чтобы не мерзнуть. И вот тут он зло распахнул шкуру, потом полу шубы и Дуня увидела, что у него нет ноги.

— О! — выдохнула она и вопросительно посмотрела на Петра. — Так тем более не поняла, чего ты, Петр Яковлевич, тут сидишь?

— Дура! — он от возмущения дернулся вперёд, желая дотянуться до неё, но Дуняша отпрыгнула.

— Я умная! Все это говорят.

— Тебя обманули!

Дуня набрала воздуха, чтобы побойчее, да половчее ответить и… выдохнула. Вот обидится молодой Кошкин и прикажет выпороть её, и будет в своём праве. Он на верхней ступени боярства, а она на нижней.

— А что насчет протеза? — огорошила его девочка.

— Что?

— Ну, чего деревянную ногу не заказал сделать?

Парень пристально посмотрел на неё, а она, приметив опасные для себя огоньки разгорающейся злости, быстро начала объяснять:

— Вот пираты на ремешках пристегивают простую палку и хромают, — Дуня тут же изобразила походку, при которой одна нога не сгибается. — А если у них нет руки, то они пристегивают себе крюк! Представляешь, хватают этим крюком яблоко и хрумкают его, а потом противнику по горлу — кряк! — она резко махнула рукой со зверским видом и тут же изобразила хватающуюся за горло жертву, да так ловко и правдоподобно захрипела, что наблюдающий за ней дедов холоп Гришка побледнел.

— Ты точно ненормальная, — покосился на Дуню боярич. — В церковь ходишь? — с подозрением уточнил он.

Дуня сникла и вяло кивнула, но парень неожиданно захохотал:

— Я тебя вспомнил. Матушка рассказывала о тебе. Так это ты расписала её горницу? Надо будет попросить матушку, чтобы показала.

— А ты не видел? — воспряла Дуня. — Там такая красота!!! Красотища!

— М-да, скромности тебя забыли научить, — хмыкнул он.

Девочка нахохлилась, а потом широко улыбнулась:

— Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, а я ребёнок и нуждаюсь в одобрении, чтобы правильно развиваться.

— Обалдеть! Кто тебе это сказал? — и вновь засмеялся.

— Так чего говорить, когда я давно заметила, что если меня хвалят, то вот здесь, — девочка приложила ладошки к груди, — становится тепло, и мне немедленно хочется сделать что-то хорошее и прекрасное, а когда ругают, то думаю, как бы… — Дуня осеклась, понимая, что начала лишнее болтать, а Петр усмехнулся:

— Так чего ты про ногу говорила?