Оказалось – возможно. Никакого неприятия действительности не было. Скорее, наоборот. Поселок Дёмино был очень чистым и симпатичным. Ровные улицы с добротными домиками, много ухоженных деревьев и кустарников, великолепные дороги и потрясающе чистый воздух. А ещё спокойная, умиротворяющая тишина, нарушаемая редким собачьим лаем и звонкими птичьими трелями.

Постояв пару минут, я глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнул, и неторопливо направился в сторону нового дома. Но стоило сделать несколько шагов, как снова начала тревожить боль в животе. Не сильно, но очень неприятно. Хорошо, хоть идти было недалеко. Дома, а точнее – особняки старших семей рода Дёминых – располагались минутах в десяти неспешной ходьбы от местной больнички.

Кстати, к старшим семьям здесь относились не только бояре и их родня, но и так называемые боярские дети – младшие дворяне, по местной табели о рангах. Если провести аналогию с западными титулами, то князья приравниваются к герцогам, боярин равен графу, а боярские дети – местный вариант баронов. Хотя и настоящие графы и бароны на Руси присутствовали. В основном, это были эмигранты или беглецы, получившие право жить на земле Великого княжества с сохранением титулов. Не сказать, чтобы их было много, но и диковинкой они не являлись. Причем некоторые западные дворяне, прожив тут долгое время, от титулов своих отказывались и становились всё теми же боярами да детьми боярскими. Так сказать, окончательно русифицировались.

Усадьба ныне покойного боярина Святослава Дёмина, которая в данный момент являлась домом Маркуса, а теперь, соответственно, и моим, меня не поразила и не удивила. Добротный трехэтажный особнячок. Большой, опрятный, но вполне себе обычный. Разве что сад, в котором росло множество фруктовых деревьев, производил впечатление размерами и ухоженностью.

– Ох, барчук! – раздался из дома удивленный возглас, и на крыльцо выскочила плотная женщина лет сорока, одетая в тёмное платье и белоснежный фартук. Она колобком скатилась по ступенькам и, подбежав, принялась меня аккуратно крутить и осматривать со всех сторон, приговаривая: «Живой, Маркушко. Ой, и наволновалась я, как узнала. Ох, и напереживалась. Вкусностей много всяких понаготовила, снести их тебе хотела, да боярин Иван не велел. Сказал: рано пока. А как рано может быть, если кушать всем хочется? Особенно молодым да пораненным. Как ты, дитятко? Здоров?»

– Все нормально, тетя Ирина, – каким-то теплым, несвойственным мне тоном ответил ей я. И почувствовал, что непроизвольно защипало в глазах.

Ирина. Единственный человек, который всегда с искренней теплотой относился к Маркусу. Была она то ли домоправительницей, то ли ключницей, то ли поварихой. Сколько Марк себя помнил, эта женщина постоянно жила в этом доме, занималась домашними делами и просто обожала всех хозяйских детей. А дети, соответственно, обожали ее. И, что самое удивительное, эта почти материнская любовь не обошла стороной и приёмного паренька, который первое время и по-русски толком не говорил.

– Ох, ты ж дитятко! – неожиданно испуганным голосом воскликнула Ирина. – Да что же они с тобой сделали, нелюди?!

– Что случилось, тетя Ирина? – удивленно спросил я, осматривая себя на предмет особо ужасных ран или шрамов. Но вроде ничего такого не наблюдалось.

– Да говор же твой, Маркус! Говор! Чисто как говоришь-то. Не картавишь и не шпрехаешь. Это что ж тебе пережить-то пришлось?

Осознав сказанное, я замер. Ведь действительно: Маркус на русском говорил с явным акцентом, за что регулярно его осыпали насмешками в гимназии.