— Думаю, часа через два приедет, — бросает Андрей. — Она обычно в это время приезжает. Мы еще успеем даже разок поразвлечься, — и вновь этот его хохот и очередная порция охов и вздохов.

Противно. Мерзко. Слизко. Хочется умыться. Наждачкой себя протереть. Чтобы ни одного атома измены на мне не осталось.

Не желая больше слушать их, разворачиваюсь и ухожу прочь. Без денег. Без вещей. С разбитым сердцем, которое кровит, будто после ножевой раны.

Благо у меня в пяти минутах отсюда бабушка с дедушкой живут. Я раньше с ними там жила, потом к Андрею переехала. Но моя комната в их доме все еще пустует. Бабушка ее прибирает, но ничего в ней не меняет.

Как добираюсь до их квартиры, даже не помню. Ни того, как спускалась по лестнице с семнадцатого этажа. Ни того, как иду по улице. Ни того, как поднимаюсь на лифте, на этаж бабушки с дедушкой.

Лишь…

— Лера, что с тобой? — испуганно восклицает бабушка, открыв мне дверь и быстро оценив мой внешний вид.

— Мне плохо, бабуль, — шепчу и падаю в ее теплые, успокаивающие объятия.

— Что случилось, девочка моя? — бабушка приобнимает меня за плечи и ведет на кухню. Усаживает на стул и идет ставить чайник. — Правда к чаю только масло и печенье, — виновато говорит, будто я могу сейчас развернуться и уйти.

Оглядываю ее, печально поджав губы.

Мне сейчас совершенно все равно на чай, лакомства и еду. Тошнит от всего мира. Хочется лечь в кровать и не двигаться, пока боль внутри сердца не пройдет.

Пока обида и боль не перестанут меня есть изнутри или съедят до такой степени, что я перестану что-либо чувствовать.

Но сказать такое бабуле, которая поднимала меня с трех лет. Которая волнуется обо мне больше, чем о себе. Которая последнее с себя снимет, чтобы мне отдать — я не могу.

Не имею права показывать, как мне плохо.

— Я просто чай буду, — говорю ей и прикрываю глаза.

Как он мог мне изменить? Зачем? Что я сделала не так? Я была хорошей женой, хозяйкой и другом ему. Во всем поддерживала, всегда старалась угодить во всем. Порой даже ломала себя под него.

Мы столько всего прошли. Его две операции, реабилитацию, а потом даже финансовые долги.

Мы бесплодие мое вместе победили! А он…

— Что случилось, Лерусь? — бабушка двигает свой стул поближе ко мне и садится рядом. — Кто обидел? Врач что сказал? С ребенком что-то?

— Андрей, — признаюсь ей и, не сдерживая себя, позволяю разрыдаться.

— Поругались? — догадывается она и сочувственно гладит по спине.

Этот жест пробуждает в моей голове воспоминания о детстве. Когда я вот так же сидела на кухне и ревела из-за несправедливо поставленной двойки. Англичанка меня совсем не любила. Если кто-то сделал пять ошибок — онаему три ставила. А для меня пять ошибок была двойка.

Несправедливость полная!

— Он изменил мне, — признаюсь ей и полностью утопаю в рыданиях. — Я домой пришла, а он там с ней… на нашей кровати! А у нас ведь ребенок, бабушка! Мы ребенка ждем, а он…

— Вот мерзавец! — рычит дедушка, входя в кухню, нахмурившись. — Все завтра пойдем и все вещи заберем! Разведешься с этим прощелыгой!

— А ребенок?! — оборачиваюсь к нему.

— Что ребенок? — восклицает он, взглянув на меня, как на малое непослушное дитя. — Воспитаем! Мы с бабушкой, вон, тебя подняли. Хорошо воспитали! И кроху поднимем! У нас с бабушкой опыт есть! Поможем!

— Дедуль…

— Все будет хорошо! Справимся! — подбадривает он меня, похлопав по плечу. — Сейчас чайку бахнем! Печеньки с чаем! А на ужин картошечки пожарим. Да баночку помидорок откроем! Все хорошо будет! Понимаю, что обидно, но ты справишься! — говорит так, словно уже все спланировал.